О древней кровавой драме, которая произошла в 1930 году в Напольном, мне рассказывали старые жители села, в том числе и Куманейкина Анастасия Ивановна, которая была замужем за сыном Кондратия – Сергеем.
Сказ о Рузанкине Кондратии
О, смутная наша Россия,
От города до села!
Классовая вакханалия
В тридцатые годы шла.
В деревне гремели угрозы:
«Кто не с нами, тот враг».
И с лозунгом гнали в колхозы,
И слышен был сталинский шаг.
В той классовой вакханалии
Рузанкин Кондратий гнил.
В Напольном селе Чувашии
Семью кое-как растил.
Но сущность колхозного строя
Кондратий не признавал.
Он был силового покроя –
Подковы гнул и ломал.
Когда приседал он под лошадь
И разом ее поднимал,
Ревела сельская площадь –
Гордо народ ликовал.
Жил без разбойного свиста,
Скромно, не бражничал зря.
Боялись его активисты,
Как сущего богатыря.
И верх сельсоветской рати
Крестил его «бога и мать»:
«Не гоже, не гоже, Кондратий,
Колхозы не признавать».
Любили его до драки,
Народ защищал всерьез:
«Раз не идет Кондратий,
И мы не пойдем в колхоз».
И власти судили, рядили:
Как же его обуздать?!
Тогда лихоимством решили
Кондрата с дороги убрать.
Напольное раньше делилось
На три деревни в конец.
Напольное, значит, считалось,
Низовка и Студенец.
И в них участились пропажи:
Украдено много овец.
Чернее обугленной сажи
Мужицкая злоба сердец.
И вот уж к Кондратию с криком
Решили на обыск идти:
В подворье его крестьянском
Овчинные шкуры нашли.
Конечно, их подложили
Тайным ночным путем.
Дела и страшнее были,
Твердя о коварстве своем.
Но шкуры – прямая улика
Причастности к воровству.
И раз активистская клика
Решила Кондрата судьбу.
Там шла не святая обедня,
Сговор стихийности смут,
И кто-то предложил немедля
Жестокий начать самосуд.
Безвинный Кондратий в то время
Сидел у пожарной избы.
Не ведал, что быдлое племя
Готовит ему рок судьбы.
А знал бы хотя бы намедни,
То смял бы тогда беспредел:
Согласно народной легенде
Кондратий два сердца имел.
И слыл он в своем крестьянстве
Огромнейшим силачом
И мог при людском нахальстве
Толпу свалить кулаком.
Но силу стреножат не птахи –
Сила решает борьбу.
Вспомним, как грозные ляхи
Взяли Тараса Бульбу.
Так и Кондратия смяли
Десятка два крепышей
И шкуру овчины связали
На голову крепью плетей.
О, грешная жизнь человека,
Как мало дано ей добра!
И в жизни от века до века
Так много коварств и зла.
За Родину пасть престижно
В сраженье войны, а тут
До боли обидно и стыдно
Идти на людской самосуд.
Тем часом Кондрата казнили
Дубинками по голове,
Тем часом Кондрата забили
До крови на страх мордве.
Орала мужицкая клика:
«Смотрите: вора ведем!»
И женщины скорбные лица
От слез вытирали платком.
Сгущались жестокие тучи.
Пьяна сельсоветская рать:
«Научим, Кондратий, научим
Колхозы тебя признавать».
Кондратия били и били.
Но мера убийства не вся –
Линчу нужны еще были
Кондратия сыновья.
Виктор сбежал тогда в поле,
Соседями спрятан Сергей.
И вдруг по звериной воле
Потребовал Дурь коней.
Конь представлен немедля.
И сразу Олюшин Петр –
В поле скакал, как к травле,
На поиски, на осмотр.
Верхом Олюшин заметил
Бегущую точку вмиг.
Коня, словно птицу, наметил
И сына Кондрата настиг.
Олюшина пьяная сила
Краснела, как волчиц рассвет,
И Виктору, Виктору было
В тот день восемнадцать лет.
Виктор врагу бы не сдался –
Сила взяла бы верх.
Но умный убийца не мялся
И был, говорят, не из тех.
Закинул метко и ловко
Аркан, как монгольский пыл,
Петля сдавила горло,
И Виктор лишился сил.
Олюшин Кондратия сына
Верхом в самосуд приволок.
Неужто убийства причину
Не смог отвести даже Бог?
В селе их не доказнили,
В озерную глушь повезли.
Живыми отца и сына
Зарыли в толщу земли.
Но в погребенье случилось
Чудо на тысячу верст –
Земля над могилой вдыбилась.
И встал Кондратий в рост.
И Петр Олюшин отпрянул,
За ним и Дурь – в поворот.
В них страх, словно гром, грянул:
«Убьет нас Кондратий, убьет».
Но руки-то связаны были
Кондратию за спиной.
И тут же его добили,
И вечный ему покой.
Неистствовали в этой драме
Сильнее стихийных бурь,
Не ведая грешного срама,
Два брата – Олюшин и Дурь.
Об этой истории часто
Вещает нам с болью живой
Мордовка бабушка Настя,
Что стала давно уж вдовой.
Настя сыну Кондрата
В прошлом невеста, жена,
И до седого заката
Помнит Сергея она.
Кондратий – память народа,
Виктора помнит село.
На семьдесят три года
Время с драмы сошло.
О, смутная наша Россия,
От города до села!
Сошла ли вакханалия
В нашу эпоху с тебя?
2003 г.