«Клюнув» спирта в неурочный час,
До пупа расхристан и оборван,
Вдоль села плетется Ганька Квас,
По заочной кличке—Черный Ворон.
Он на солнце смотрит, как гюрза,
Ногти синие по-волчьи гложет.
Коль не выпьет Ганька, то глаза
На односельчан поднять не может.
Да не помнят и того в селе,
Чтобы Квас, бутылку выдув с хода,
Чувствовал себя навеселе,
Улыбался и шутил с народом.
Ганька не зарезал никого.
Не украл ни хомута, ни шубы.
Но соседи смотрят па него,
Как на варнака и душегуба.
Встретив Ганьку около пруда,
Возле фермы или у колодца,
Бабка перекрестится: «Беда!».
Мальчуган—пугливо отшатнется.
А когда-то—ладный, молодой—
Облачившись в алую рубашку,
Он гармонь развертывал дугой,
Душу открывал нам нараспашку.
Кинув людям скомороший жест,
Сквозь толпу протиснувшись зигзагом.
В дни народных гульбищ и торжеств
Он всегда ходил под красным флагом.
Марш любой наяривать мастак,
Неразлучный с песней разудалой.
Он и сам похожим был на флаг
В той рубашке забубенно-алой.
Знали все, что он—лентяй и плут:
На работу не пойдет без «няньки».
Но отходчив деревенский люд:
Ганька пел—и все прощали Ганьке.
Ганька жил по принципу: «Не тронь!».
И когда война заполыхала.
Он не застегнул свою гармонь,
Он не закручинился нимало.
Что он думал, с близкими простясь,—
Знают только он да черт рогатый.
Но в строю с винтовкой и лопатой
Музыка его не ужилась.
Флагом Квас не стал для батальона—
Не хватило в сердце кумача.
И двухрядка, всхлипнув обреченно,
Навсегда сползла с его плеча.
Шли его ровесники в штыки,
Животами грязь и снег пахали.
А про Ганьку Кваса земляки
Всю войну и слыхом не слыхали.
Мать была от горя без ума:
От сынка—ни одного письма.
Вдруг в селе недобрый, жуткий слух,
Как фугас замедленный, взорвался:
«Ганька-Ворон у Великих Лук
Сдался в плен и к власовцам подался!».
Мать ту новость вынесть не смогла:
Ахнула—и замертво слегла.
Дед от горя почернел, как пень.
Дети—глаз на улицу не кажут.
А жене—той мнится каждый день,
Будто ей ворота дегтем мажут.
...Полсела на фронте полегло.
Двести вдов состарились до срока.
Но вернулся власовец в село.
Словно по веленью злого рока.
Двадцать лет сибирских лагерей
За его сутулыми плечами.
Страшное проклятье матерей,
Как озноб, трясет его ночами.
Потерявший ноги на войне,
Бывший одноклассник и приятель
Говорит ему при всей родне:
—Лучше б ты повесился, предатель!
В душу Ганьки каждое окно
Смотрит с обжигающим укором.
У жены по трешке на вино
Ежедневно клянчит Черный Ворон.
Во хмелю он – сущая гюрза.
Протрезвев – тоскливо ногти гложет,
Потому что трезвые глаза
На односельчан поднять не может.