Вот и пришла моя старость, а вместе с ней и одиночество. Теперь времени свободного много, вот и придаешься воспоминаниям.
Послевоенные годы помню, как наяву. Тяжелые годы. Холод и голод. Отчетливо помню, как бабушка варила щи из щавеля и обливалась слезами, оплакивая своих погибших сыновей. Мама и дедушка мало нас видели: одна доила коров на ферме, другой пас колхозное стадо. А мы с братом лежали на печи и давили клопов, бегающих по стене, и ждали, когда же придет дядя Саня. Он часто бывал у нас и всегда что-нибудь да принесет с собой. Бывало протянет лепешку – делите, мол. Иногда приносил сахарку. Но за такое лакомство мы должны были спеть ему песню. У меня была своя песня, которой научил меня сосед Илья, вернее частушка, задорная и с юмором, какие часто поют у нас в народе:
Дом большой, жердями крытый,
На него позарилась.
Я Стефаниде не казалась,
А летчику понравилась.
Стефанида – это наша соседка. Ее сын Женька к нам приходил почти каждый день и просил у бабушки картошки дать немного для больной матери. Годков ему было восемь. Он тоже болел: руки и ноги похожи на палки, а живот большой. Только Стефаниду наша картошка не спасла. Весной от голода она умерла.
Посреди избы у нас стояла дробилка. Вдовы со всей улицы на ней зерно дробили, чтобы из него наварить затирухи. Только затируха эта ой как им доставалась. По ночам ходили на большак собирать колосья. Если председатель увидит – беда, не избежать тюрьмы. Еще боялись Ванюхи-объезчика. Ванюха ездил на коне верхом и кнут у него в руках – попадешься если, насмерть захлещет. Еще страшнее видеть голодные детские глаза. Вот и шли бедные вдовы на риск, чтобы накормить затирухой свою ватагу.
Из воспоминаний
В. Ермаковой,
д. Ивановка.