(моему отцу, инвалиду ВОВ, посвящается)
У Ваньки Вирясова украли огурцы. Да не с грядки, хотя какие сейчас на грядке огурцы в октябре-то. Из погреба… Да ладно бы там огурцы, Не об них речь… Забрали заодно припрятанную на черный день четверть самогону-первача. Ванька ходил вокруг погреба и нещадно матерился. На земле валялся искореженный пробой с замком. Он легко, видно, вышел из подгнившего дерева.
– Вот, твари, по погребам стали шарашить! Ну, суки, ноги бы повыдергал да спички вставил! Узнать бы только!
Участковому заявить побоялся: вдруг как-нибудь всплывет самогонка, штрафанут по первое число на полную «шоколадку». Будут тебе огурцы солоней соленого!
Жена Серафима уехала к дочке-студентке в Чебоксары. Тут бы и расслабиться вволю, ан нет!
Пришел отец, сухонький мордвин. Поковырял палкой-клюкой пробой на земле, отчего тот слабо звякнул.
– Вот уж погреба стали ломать. Этого в войну не было. Много што ли взяли?
Ванька рассеянно махнул рукой, занятый какой-то важной мыслью. Старик закурил. Пыхнув дымком, продолжал:
– Чай бы сделал запор путный. Срамота ведь одна. Баню, смотрю, не запираете. В коммунизме што ли живете? До него, как до Китайской стены, раком ползти и обратно.
– Чего в бане-то брать? Чугун с половником што ли?
– Найдут чего, – не сдавался старик.- Ты только оставляй открытой дверь почаще. Недолго сделать запор-то, на стане чай работаешь.
– Лучше уж купить в хозмаге, – буркнул сын. – Там кузнец за каждую херню пол-литра просит.
Старик внимательно посмотрел на сына и сокрушенно покачал головой:
– Да, спился народ, обестыжил весь. Мы раньше тоже, конечно, пили. А как же? Плотничьей артелью по селам ходили. Дома ставили. Помахай-ка дольной пилой! Доски из бревен цельных пилили. И все вручную Ты, наверно, не помнишь? Хотя где тебе! Ты тогда еще с горошину был. Да… Так ведь пили, я не говорю, что не пили. Но после дела, после работы. Запойка, то есть начало работы, и размывка – конец. Дисциплина была в артели. Старший был строг. Попробуй-ка напейся до срока! Про-го-нит. Дак ведь артель-то была мужичья. Как эт счас вон в радиве болтают – ко-пе-ра-ти-вы. Наподобие. А эт в колхозе с пьянством сладу нет. Чудо чудное, дио дивное! Ни хрена не боятся. Рас-пус-ти-лись, мать их об пенек!
– Ты, отец, старое время не путай. Счас другие порядки. Иди-ка попробуй запчасти в сельхозтехнике без бутыля достать! У вас-то что было? Топор да та же пила! И все машины! А тут у трактора полетит какая-нибудь хреновина – найди ее! А без нее он, дурак чугунный, не едет. Счас ведь в тракторе-то, как в подводной лодке, одних проводов уйма. Постоишь-постоишь в ремонте, быстро сообразишь, что делать. Кому охота 50 рэ получать?! Баба из дома выгонит.
– На фронте раз было, – старик заклеивал слюной расползающуюся в корявых пальцах самокрутку с сыпавшимся табаком. – Я и там плотником ведь был, сапером, значит. Да…
– Да уж сто раз ты рассказывал одно и то же. Про генерала что ли?
– Н-е-ет. Этого тебе я не рассказывал, Ванька. Ну, сапер сам знаешь, что делает. Мосты , переправы там разные, ну разминированием занимаются. А мы-то с топором тока дружили.
Старик поудобнее устроился на шаткой скамеечке возле погреба, растер окурок о каблук грубого ботинка, такие еще выдают в ФЗУ, проследил, как дымящиеся кубики махорки ссыпались на землю. Затем белесым носком ботинка вогнал их во влажную глинистую почву для верности. И продолжил рассказ:
– На Курщине было… И погода в аккурат как счас. Немец отступал, но жег паразит все за собой. Ничего живого не оставлял. А сапер-то вперед должон идти, мосты-переправы наводить, чай сам знашь. А он, гад, жег все огнем палящим. Перегородила нам путь речка. Мост, понятно, толи взорвали, толи сожгли фрицы. Короче, нет моста. А речка-то вздулась от осенних дождей. Вода мутная течет, холодная. Поглядишь и вздрогнешь.
Да-а-а… Речка, значит, голая стоит, без моста. А сзади нас войска-то подпирают. Обоз идет. Плавсредств у нас не было никаких. И речка-то небольшая, а не перескочишь на машинах, да и осень, грязь, ну как счас вот. Чаво делать?!
Майор Степанюк, как счас помню, хохол, говорит: «Ребята, переправу надо срочно возводить, мост т.е.»
А из чего? Там, ядрена вошь, палки не найдешь. Местность какая-то безлесая попалась.
Да, а рядом от расшибленного места, ну, в километрах трех, пожалуй, деревенька была. Не помню счас, какое название у ней было. Деревенька, одним словом. Мы на двух «Студерах» туда. Авось, думаем, чем разживемся там. Материала-то нет нигде. Ну, приехали мы туда. А деревня-то – одно название, что деревня. Спалил немец чуть ли не дотла ее. Дома три или четыре, не помню, осталось среди головешек. Люди, конечно, были. Только больше старики, бабы да детишки малые по пожарищу лазают. Какой тут к черту материал! Головни одни кругом. И люди, черные от копоти, сами похожи на обгорелые бревна. Колодец, правда, еще целый был. Напились мы, первым делом, холодной водички, ждем, что старший наш скажет. А он сам не знает, што делать. Такое дело. Только три дома и осталось. Не фашисты же мы ломать дома на переправу!
Догадались, видно, люди, в чем дело. Смотрят на нас, мы – на них. И подходит к нам старик, постарше вот, наверно, чем я сейчас, с белой, наполовину сгоревшей бородой. Запомнилась мне эта борода. Тушил, видно, пожар и обгорел. Не стал спрашивать у нас ничего. Да и чего спрашивать? Помню, сказал: «Ну что, сынки, стоите? Ломайте их к черту! Не померзли от немца и сейчас не пропадем. Вам нужнее. Войско идет. Мост хоть какой нужон». Бабы плакать взялись. Только старик прицыкнул на них строго: «По-ст-ро-имся! Лес-то ведь все равно на той стороне. Все равно мост нужон до- зарезу! Бери, робяты!» Он повернулся и ушел через толпу.
– И вы разобрали дома? – изумился сын, поднимая с земли пробой и примеряя его на старое место.
– Разо-бра-ли, – выдохнул старик. – А што делать? Приказ!
– Там ведь люди остались без крова в зиму. Это што, во внимание не брали что ли?
– Эк, какой ты умный! Тебя бы на место командира. Ты бы решил. Машины сгрудились на берегу, ядрена мать! Немцы самолеты вот-вот должны прислать. А? Понял?
Всю ночь работали в холодной воде. Выскочишь на берег, хлопнешь стопку спирта и опять туда. Счас бы подох, конечно, а тада молод был, кровь не мерзла, да и спиртик грел. Всю санчасть разорили, наверно. На-до!
До сих пор дивлюсь: как эт люди от леса рекой отгородились. Ведь случись, моста нет – сиди без щепки! Ну эт так, видно, принято там у них. Хотя и у нас основной-то строевой лес за Сурой стоит.
До сих пор у меня в глазах этот старик с паленой бородой… Вот тогда кража была. Да еще какая! У людей последнее забрали перед белыми мухами.
Старик закашлялся, встал, поправил рубашку и опять тронул палкой вставленный на место пробой.
– Запор-то сделай, Ваньк, все же. Эт не дело. Или ко мне приди, подберу чего-нибудь там. Добро – оно всегда запор любит. Под замком оно надежнее. Вот уж в коммунизме, там…
Старик вновь закашлялся сухим хриплым кашлем и, не договорив, пошел на деревенскую дорогу, раздвигая перед собой палкой-клюкой мокрые, поникшие, но еще жгуче-кусачие ярко-изумрудные кусты крапивы.
Н.Калентьев, 1987год.