«Цунами» вышла из печати

А. Бухаленков известен читателям нашей газеты как общественный корреспондент, поэт и прозаик, активно сотрудничающий с коллективом редакции «ПВ». Он родился в семье лесника в Порецком в 1932 г. Наверное, не случайно, что это произошло в один день с рождением нашей газеты – 10 декабря.

Писать стихи начал рано и занимался этим исключительно для души: подпевая их под гитару. Сочинять песни помогал ему хороший музыкальный слух.

В молодости три года (с 1952 по 1955 г.) прослужил во флоте на Дальнем Востоке морским десантником.

После срочной службы остался во Владивостоке, работал в рыболовном флоте, два года ловил рыбу и крабов в Охотском и Японском морях, в Тихом океане. Затем в Абхазии строил угольную шахту в Ткварчели, хлебозавод в Силидово, что на Украине. С молодым задором возводил на Кузбассе Прокопьевский электроламповый завод и прокладывал газопровод по тайге на Урале. Именно здесь он серьезно взялся за перо, получив первый приз в конкурсе «Золотое перо», который организовала редакция одной уральской газеты. Здесь же вышел его первый  небольшой сборник стихов «Подруга».

С нашей газетой А. Бухаленков начал сотрудничать с 1994 г. Пишет много, но на газетную полосу в силу ограничений по площади, попадает, к сожалению, лишь небольшая толика произведений. А такие серьезные из них, как, к примеру, повесть «Цунами», на страницах «районки» разместить еще более сложно. Поэтому автор долгое время вынашивал планы опубликовать самые лучшие свои произведения отдельным изданием. Но сделать это не удавалось до самого последнего времени.

Работу над произведением наш земляк завершил еще в 1989г. События повести разворачиваются в середине прошлого столетия и переносят читателя на Дальний Восток, на один из островов Курил, где возникшая после землетрясения огромная волна – цунами -  накрывает небольшой пограничный городок…

Одна из первых читательниц книги печатница типографии В. Маркина так отзывается  о «Цунами»: «Читала повесть, что называется взахлеб, не могла оторваться от текста до самой последней страницы. Написано прекрасно! Такое ощущение, что я сама стала очевидцем и участником тех далеких событий!»

В свою очередь, автор тоже не стал скрывать своих чувств: «Такие отзывы для любого писателя дороже всяких гонораров».

Повесть напечатана в типографии газеты тиражом всего в 50 экземпляров. Часть из них автор подарил модельным библиотекам района, одну с дарственной подписью оставил на память в редакции «ПВ». 

 

Цунами (рассказ)

В проливе между островами Шумшу и Парамушир отдало якорь судно «Уэлен». На подошедший к нему катер под номером 127 стали спускаться по штормтрапу солдаты для прохождения военной службы в отряде буксирных катеров или сокращенно ОБК.

База отряда находилась в порту или как говорили  ковш, служивший пристанищем  рыболовецких судов от сейнеров до БРТ (большой рыболовный траулер). Вот в восточной части этого ковша и была стоянка катеров. Катера обеспечивали разгрузку судов. Суда не могли зайти в ковш из-за большой осадки  и где-нибудь в проливе мили за три-четыре вставали на рейде и разгружались на самоходные баржи и простые баржи, которых буксировали катера. И вот солдаты первого года службы в количестве двенадцати человек первый раз ступили на землю острова Парамушир, на край земли русской. Маленький клочок суши длиной сто двадцать километров, впереди три года службы. Молодые солдаты топтались на пирсе, удивляясь резкой перемене погоды, когда уходили с порта Корсаков на Сахалине, в конце мая все цвело и благоухало, а здесь не растаяли ещё сугробы снега, несмотря на тихую погоду и ярко светившее солнце, несло сыростью и пахло водорослями. Парням, одетым в теплые бушлаты, эта сырость  пробивалась за ворот, наводя тоску, поселяя в их стриженые головы нерадостные мысли. Как же они будут служить три года?

Вперёд забегая, надо сказать, что бушлаты не пришлось снимать все три года, даже летом, за исключением того, когда они находились возле казармы, и вдруг поднимался холодный ветер с Охотского моря. Все немедленно смывались в казарму надевать что-нибудь потеплее.

Минут через пять к ним подошел старшина с шикарными буденовскими усами, только рыжими, взяв у сопровождающего список, совсем не по-военному велел построиться. Как на гражданке тихим будничным голосом стал делать перекличку.

– Боровских Илья Семенович!

– Я! – ответил горбоносый и глазастый Илья Семенович.

– Новиков!

– Я! – откликнулся угловатый чернокожий солдат.

На этом он перекличку завершил, просто посчитал сколько голов. Он так и подытожил:

– Двенадцать голов, сопровождающий - тринадцатый! Ну что ж, сержант, пошли оформлять документы – сказал он сопровождающему, и все направились в сторону города Северокурильска. Где-то там была казарма, в которой предстояло служить эти три года.

Она стояла на небольшом холме, с которого просматривался порт и рыбацкие суда, стоящие у причалов. Во дворе казармы стояли солдаты. Они встречали прибывших весёлыми шутками.

– А-а-а, медные котелки прибыли! Давай служите, пока котелки не поржавеют!

– Ну что, мужики! Давай укладывайте чемоданы, замену вам привёл. Эти три дня маленько их поднатаскайте, разгрузите «Уэлен» и с ним домой! Э-эх, соловьи-разбойники! – вздохнул старшина. – Завидно даже.

– Поехали с нами, Миша! – раздались голоса.

–Хватит тебе сундуком быть!

Старшина только махнул рукой и направился в открытую дверь казармы, пригласив с собой сержанта.

– Ну что ж, пошли, складывайте чемоданы, салаги,  и – на ужин! – сказал высокий солдат и повёл распределять по свободным койкам. При этом каждому показал, где должен находиться его чемодан.

Казарма делилась на две половины. Одна была жильём, а во второй половине находилась столовая или, как здесь её называли камбуз. В конце коридора, который делил казарму надвое, находилась небольшая каморка – гауптвахта. Так как она сейчас пустовала, дверь в неё была открыта настежь. В столовой стояли три длинных самодельных стола, за которым уместились всем отрядом, усевшись на таких же самодельных лавках.

Повар, или кок, как его называли его ребята, был такого богатырского телосложения, что впору было бы выступать на помосте. Потом он неоднократно доказывал свои способности, поднимая такие тяжести, которые могли поднять лишь вчетвером. Черпак в его огромной ручище казался столовой ложкой.

Случай, который произошёл месяца через три, вообще поверг молодежь в благоговейный трепет перед Бедненьким Борисом.

Настоящую его фамилию узнали перед самой демобилизацией. Фамилия у него была совсем другая, а это была его кличка, впрочем, как и у остальных сверхсрочников отдельного отряда пластунов, оставшихся со времен военных действий с Японией. Их было семь человек. У старшины Кузнецова было прозвище «Огненный», старшины Николая по фамилии Кузьма – «Кузя», Баринова Александра – «Барин», Бориса Сгоды – «Гусь». Бурцева Сашу и Лёшу Туманова почему-то звали Близнецами: «Близнец Черный», «Близнец Белый». И, вот ещё, Бедненький – Борис Совко.

Все они работали на катерах и самоходках старшинами. И только Бедненький – поваром. Бедненький, как  и все сильные люди, обладал очень добродушным нравом, и никогда никому не удавалось вывести его из терпения.

Среди солдат был тощенький и маленький солдатик Глущак Николай, из тех, про которых, обычно, говорят – маленькая собачка до старости щенок. Очень находчивый и острый на язык, он взялся на спор вывести Бедненького из терпения.

Раз за обедом, когда Борис подал прекрасный украинский борщ, Глущак начал критиковать поварские способности Бедненького. Якобы у них в Чувашии, откуда он был родом, готовят во сто крат лучше, задевая самолюбие украинца. После долгих препирательств Борис заметно покраснел. Но когда Николай сказал, что его борщ свиньи есть не будут, он медленно подошёл к столу, поднял руку с растопыренными пальцами, навис с грозно сверкающим взглядом над испуганным Глущаком и зловеще, с продыхом произнес:

– Ну, Глущак, так бы треснул тебя по макушке, но в последний момент – передумал, поняв, что это кончится смертельным исходом.

Он с силой опустил ладонь на добротно сделанный солдатский стол, крестообразные ноги этой нехитрой армейской мебели тут же разъехались в разные стороны. Стол рухнул вместе с украинским борщом на пол, кое-кому прищемив ноги. Глущак, как мышь, шмыгнул вдоль стенки и мгновенно исчез в коридоре.

–Ну, друг, ты того – не того? – отряхивая с колен остатки борща, произнес Бурцев. – Что ты, японцев глушишь, что ли? Старину вспомнил!

Как выяснилось после, случай этот действительно был.

Им  был дан приказ занять важную в стратегическом отношении высотку по возможности без единого выстрела. И вот пластуны, бесшумно сняв часовых, проникли к спящим японцам в казарму, орудуя одними ножами. Впятером уничтожили всех самураев. У Бедненького сломался нож, и он с успехом применил свои кулачищи, глуша японцев, как кувалдой.

Глущак не приходил в казарму два дня, отираясь по катерам, клянча у солдат, чтобы ему принесли что-нибудь поесть, пока старшина насильно не проводил его в казарму.

После ужина все перешли в жилую половину.

Старики кто лёг спать, кто уселся играть в домино, а молодежь примостилась на одной длинной скамейке и стала ждать отбоя.

Просидев так целый час и, ничего не дождавшись, один из солдат – Витя Сазонов, круглолицый парень несмело спросил играющих:

–Когда-нибудь бывает здесь отбой?

За столом прокатился смешок.

–Вот что, ребята! Это вам не строевая. Ложитесь-ка спать. Здесь «отбоя» не дождешься. Завтра рано вставать! – посоветовали из среды играющих. Их это устраивало.

Под обилием впечатлений и скованности, которая присуща, когда оказываешься в незнакомой для тебя среде, не знаешь как себя вести, очень быстро устаёшь. До чёртиков хотелось спать.

Быстро разобрали постели, нырнули под одеяло и минут через пять были уже вне досягаемости звука костяшек и разговора за столом.

Утром раздался голос старшины:

–Подъём, ребята! Кончай ночевать! Молодые ребята мгновенно соскочили с коек, как были научены в учебной роте. Старшины же собирались, не спеша, с какой-то медлительной основательностью.

Ещё чуть забрезжил рассвет, но завтрак был уже готов. Осталось только умыться под умывальником, который стоял во дворе, и – за стол!

Не успели позавтракать, как старшина тут же всех позвал на улицу, собрал вокруг себя всех ребят.

–Вот что, мужики! – обратился он к старикам. – Вам прибыла замена. Кто уезжает домой этим пароходом – за три дня вы  должны разгрузить судно и подготовить себе замену, только хорошенько объясните, как следует, чтобы поняли, что к чему.

И тут же распределил, кому с кем идти. Кто попал в мотористы, ну а большая часть – матросы. Вообще-то с этой группы все были мотористами, а матросами пришлось стать за неимением мест. Ровно через три дня управились с разгрузкой.

Поздно вечером провожали своих старших товарищей домой всем плавсоставом на борт судна, которое уже требовательно подавало гудки, готовясь к отходу.

Как только последний солдат ступил на палубу, судно тут же подняло якорь и взяло курс на выход из пролива. С катеров и самоходок понеслись ввысь разноцветные ракеты, солдаты прощались с отслужившими свой срок ребятами. Обратно возвращались кильватерным строем, разрезая форштевнями  фосфоресцирующие волны пролива.

В этот вечер в казарме не было обычных шуток и шума.

Ребята вспоминали своих уехавших товарищей, где, в каких местах им приходилось выгружать пароходы, разные эпизоды из опасной совместной жизни. На завтра ребята после напряженных дней работы решили  устроить  в клубе танцы. Командир ОБКмайор Рыбалко  объявил в выходной сходить в баню, постираться, побриться и прочее, в общем, привести себя в порядок.

 Клуб находился через дорогу у подножия сопки, которая называлась Дунькин пуп. Получила название, видимо, оттого, что она стояла отдельно от остальных сопок, вдаваясь в пролив, этим самым выступом образуя небольшой залив, где и находился этот порт.

После бани солдаты активно стали готовиться к танцам, расклеивая объявления в надежде на то, что на танцы к ним придут девчата, которые работали на рыбоконсервном заводе, тщательно утюжили обмундирование, до блеска чистили кирзовые сапоги с добавкой сахара, стараясь придать голенищам вид гармошки.

Не проявлял к танцам особого интереса только Слава Волков, обладавший удивительной способностью переходить с нормального мужского голоса на нежный девичий лепет. Да и лицо у него было таково, что могла позавидовать любая красивая девушка. Белые щёки, белые зубы, алые губы, длинные черные ресницы, зеленые пронзительные глаза и черные, тонкие вразлет брови придавали удивительное выражение, как будто он всему удивлялся.

Сразу после ужина открылся клуб, народу набралось, как и предполагали, достаточно. Пришли матросы, у кого была увольнительная на берег, пришли и девчата, к ним присоединились старослужащие вместе с жёнами.

Заиграл баян, и все поспешили, кто мог танцевать, пригласить кого-нибудь из девушек, боясь опоздать и остаться без пары.

Девчат на всех не хватало, и каждый старался успеть первым пригласить девушку.

Тот самый Илья Семенович, которого повеличал старшина, ринулся к очень симпатичной девушке с чёрной косой в белой шляпке, несмело стоявшей в сторонке от девчат. Но его обогнал чернявый матрос. Расшаркался перед девушкой, пригласив на танец.

Илье ничего не оставалось делать, как только пригласить на танец кого-то из солдат. Те солдаты, которым не досталось пары, уже кружились в вальсе друг с другом.

Когда объявили дамский вальс, девушка в белой шляпке вдруг подошла к чернявому матросу и грациозно присела, приглашая его на танец.

Солдат удивила эта манера приглашения. Другие девушки приглашали не так: просто подходили к парням и приглашали на вальс. Её изысканные манеры привлекали всех.

Девушка была незнакомая. Её никто не знал, видимо, только недавно приехала с большой земли.

Всем телом прижимаясь к матросу, она нежно улыбалась ему. Удивленно хлопая ресницами, кивала головой, соглашаясь с чем-то, что говорил ей этот чернявый парень. Во всей её фигуре чувствовалась какая-то мягкая податливость, располагая по отношению к ней некоторую вольность.

Во время перерыва танцев, который попросил баянист, чтоб немного отдохнуть, девушка и чернявый парень быстро вышли в просторный полутёмный тамбур. Они больше не танцевали и не появлялись в зале.

Когда солдаты после очередного танца пошли покурить на улицу, в углу тамбура чернявый парень страстно целовал эту девушку, с продыхом приговаривая: «Катя, Катенька!»

А Катенька не сопротивлялась, нисколько не стесняясь, смотрела во все глаза на проходящих мимо людей. Со стороны ребят кто-то громко выкрикнул, видимо, желая привлечь внимание:

–Сашка, хватит тебе мусолить здесь, иди с ней на сопку, а то кондрат схватит!

–Мичман, пойдем с нами, а то его одного мало будет! – не осталась в долгу нахальная девка.

–А что, мичман, пойдём?! – спросил стоящий рядом с ним высокий матрос.

–Пойдемте, ребята, пойдемте! – с вызовом сказала она, и, виляя бёдрами, направилась к выходу.

–Женя, приглашай своих ребят – сказала она, проходя мимо Женьки Новикова, – на всех хватит!

Часть курящих потянулась к ближайшим кустам. Только Женька Новиков отстал, и с его стороны слышались какие-то всхлипывающие звуки.

–Что, он там плачет, что ли? – удивленно  спросил Ивана Шлянина худой, остролицый солдат – моторист катера «127».

–Никак эту шлюху пожалел?

–Как хочешь, Иван, а я не буду, – категорически заявил Виктор Сазонов.

–Она, наверное, с большой земли столько подарков привезла, что действительно на всех хватит, будешь потом в санчасти валяться.

–Ладно, – согласился Иван, – мы только посмотрим, а то черт знает, что у ней на уме, групповую схлопочешь!

Возле кустов уже хороводились солдаты, чернявый Сашка исступленно выкрикивал:

–Я первый, я – первый её раздразнил!

Он повалил Катерину на траву, задрал платье, стал остервенело снимать с неё трусики, стараясь оборвать тугую резинку. Наконец ему это удалось, и его рука скользнула под трусы. Через мгновение рука его резко взлетела вверх, как будто кто-то укусил его там за палец, с проворством кошки вскочил он на ноги и, показывая на Катерину пальцем, старался что-то произнести, но из горла у него выходили нечленораздельные звуки на подобие «бурли-бурли».

Наклонившийся над Катей мичман, который намеревался, видимо, повторить то же самое, что сделал и Сашка, был остановлен Катиными словами, которая заговорила вдруг мужским голосом:

–Подожди, мичман, спроси у Сани, как ему, понравилось что ли?

–К-как-к-как, мичман, да мужик это! – обретая речь, вскричал Сашка.

– А вы обрадовались на дармовщинку, – сказал, поднимаясь, Славка. – Вас тут столько собралось – кобыла не вытерпит.

–Как же он не догадался. Что он – не щупал тебя, что ли? – спросил Николай Торбеев, протягивая руки к Славкиным грудям. – Сразу, ведь, поймёшь, что тряпками набита. Эй, ребята, да у него, и правда, как настоящие, – сказал Колька, поминая пальцами  Славкину грудь. – Даже соски есть – прощупываются!

–Это я две соски надул и бюстгальтером прижал, – объяснил Славка.

Хохот стоял неимоверный.

–Как, Слав, ты не сравнил размер – у кого больше?

–Ну, его к чёрту! – ворчал Славка, снимая разорванные трусы. – Чего теперь Вальке Беловой отдам? Озверел совсем парень. Я, ведь, думал – пощупает, а он налетел, как коршун, и давай драть!

–Мерзавцы!!! – раздался голос незаметно подошедшего к ним старшины. – Немедленно расходитесь! Вы что – под суд захотели? Немедленно отпустите девчонку!

Но «девчонка» при первых словах старшины скачками бросилась вниз по склону сопки, размахивая обрывками трусов, на четвёртом или пятом прыжке споткнулась об кочку, упала на руки. Белое в горошек платье вспорхнуло на голову, открыв во всей красе голый зад. Старшина вытянул шею, склонив при этом голову на бок, и внимательно разглядывая это произведение искусства. Лицо его приняло какое-то детское выражение. Между приступами смеха солдат, спросил:

–Кто это?

–А ты лучше погляди, - посоветовал ему сержант Торбеев, – может и узнаешь.

Солдаты корчились от смеха, но старшина уже понял кто это.

Лицо его налилось краской, волосы на усах встали дыбом.

–Что за маскарад, кто этот артист? – спросил он, сердито глядя вслед за убегающей «Катькой».

Старшина долго допытывался, кто же это был, но Славку никто не выдал. В отместку на это всем было объявлено, что гражданское население на танцы допускаться не будет.

Но этот запрет никакого значения уже не имел. Для них отдых закончился на второй день: пришло сразу два судна – «Оха» и «Сакко и Ванцетти». И только теперь стало понятным, почему здесь не было такой уж строгой дисциплины как в строевых частях. Рабочие будни по погрузке и разгрузке судов в разных точках двух островов Шумшу и Парамушир, начавшиеся в мае месяце, по четырнадцать часов в сутки без выходных, продолжались до той злополучной ночи с пятого на шестое ноября 1952 года…

***

Удивительно тихий вечер опустился на остров Парамушир – явление чрезвычайно редкое для северных Курил, где обычно дуют постоянные ветра. На черном бархате неба, как подвешенные на невидимые нити, горели, переливаясь, покачиваясь, звёзды.

Ребята отдыхали после разгрузки горючего и пиломатериалов с парохода «Петропавловск», который завтра предстояло нагрузить отслужившей свой срок техникой и японскими танками на металлолом, которые уже стояли на пирсе, подготовленные к погрузке.

–Ну, мужики, – сказал зашедший к ним старшина, – завтра ещё поработаем и праздник встречать будем. Ради праздника двойную дозу вам дам, а крещёным, сколько хочется – сами найдут, – имея в виду пластунов.

После ухода старшины решили перед сном выйти покурить на вольный воздух. Расположились на скамейках, которые вынесли из казармы.

Тихая, как на юге, ночь навевала лёгкую грусть, уходить не хотелось. Солдаты стали вспоминать свою родину, где они родились, девчат, которые их ждут и девчат, которые их уже не ждут, потому что вышли замуж или бросили писать, заведя на гражданке других парней.

В эту мирную идиллию как-то незаметно стали вплетаться посторонние звуки, через полчаса превратившиеся в хаотичную симфонию звуков, вой собак, которые первыми начали этот адский концерт. Кудахтанье кур, визг свиней, мычанье коров, блеянье овец и коз вселяло какой-то безотчётный страх. Ощущение опасности давило со всех сторон, ища причину странного поведения животных.

Но вокруг не было ничего такого, что могло бы их так напугать. Постепенно этот адский концерт стих. Собачий вой переместился к сопкам и оборвался, как по команде. На остров опять опустилась тишина. Также светили звёзды. Но эта тишина была уже совершенно другой, пугающей.

Постояв ещё немного, теряясь в догадках, отправились спать.

На рассвете удар страшной силы сбросил их с постелей, казарма, резко дёргаясь из стороны в сторону, трещала по всем швам, с потолка сыпалась земля и опилки. Солдаты бросились на улицу, боясь оказаться под развалинами. Но не так-то просто это можно было сделать: уходивший из под ног пол кидал их то вправо, то влево. Солдаты стали похожи на сильно пьяных людей.

Свет потух при первом же толчке, и вот в этой темноте орава солдат никак не могла попасть в двери.

Наконец земля сделала небольшую передышку.

Все выскочили на улицу кто, в чём спал, потирая ушибленные места, которые получили при столкновении между собой или об стены, при падении с коек.

Новая волна землетрясения принесла с собой толчок ещё большей силы, чем первый. Третий – превзошёл по своей силе все остальные. Кругом слышался треск зданий. Перед каждым толчком через людей проходил как будто ток, потом слышался гул и резкий удар. Земля трепалась, как собака, вышедшая из воды и стряхивающая с себя воду. Звуки, происходившие в том и другом случае до мелочей точны.

Как только закончилась эта тряска, пошли смотреть, что же натворила эта подземная буря.

Телефонный столб, который стоял недалеко от казармы, переломился пополам. Особенно сильно пострадали клуб и склад. Клуб развалился весь, а у склада – только крыша,в казарме не осталось ни одного стекла, часть рам вылетела совсем. На постелях был толстый слой земли, который сыпался с чердака. Люди в темноте на ощупь стряхивали эту землю с постелей. Прибежал старшина с командиром части майором Рыбалко - узнать, нет ли пострадавших солдат. Они ходили, осматривая казарму, убедившись, что пострадавших нет, а в казарме можно жить. Выслушали просьбу Славки Волкова выпустить его пока с гауптвахты, где он сидел за свою выходку.

Получив категорический отказ, тот отправился в сопровождении дежурного отсиживать свою норму.

Майор, собрав весь личный состав, велел на утро старшинам, каждому со своей командой, идти в порт и посмотреть свои плавединицы, проверить швартовые концы, опробовать, как работают моторы.

Придя в порт, к величайшему изумлению, не обнаружили в «ковше» ни капли воды. На дне лежали на боку рыбацкие суда, вокруг них суетились рыбаки, отвязывая концы. Наша флотилия тоже аккуратно рядом висела на швартовых.

–Кузьма! – пошутил моторист Боярщёнок, – может, концов отдавать не будем, а то заведем моторы и унесет куда-нибудь!

Но старшина был не в духе. Он был женат и жил в небольшом щитовом доме с женой Зиной и двухлетней дочкой, дочка сильно напугалась. Кузьма был не склонен шутить.

–Заводи ты, щелкопёр, – зло сказал он. – Как заведётся тут же глуши, а то без воды мотор заклинишь.

–Боцман! – это уже относилось к другому солдату – также сердито окликнул он его. – Приведи концы в порядок! Накинь конец во-о-он на тот битенг на берегу, да намотай на кнехт восьмёрок пять, и хватит. Не забудь только слабину немного дать, чтоб во время прилива катер на ноги мог встать.

Затарахтел мотор и тут же заглох.

–Всё в порядке, Кузьма! – доложил в переговорной трубе Боярщёнок.

–Давай вылезь, запираем рубку и – домой!

Кузьма спешил. Его беспокоило состояние семьи, напуганной землетрясением. Не дожидаясь экипажа, старшина в перетруску заспешил домой, а солдаты по слипу спустились на обнаженное дно ковша, местами обросшее водорослями, двинулись по осклизлым камням к другим ребятам, которые тоже с любопытством оглядывали никогда не виданное ими дно.

–Гляди-ка, парни, тут целый музей! – послышался голос Ильи Боровских.

Действительно, вокруг валялись всевозможных размеров бутылки и масса консервных банок.

–Если через час не зальёт, – сказал Женька Новиков, – тут чего-нибудь и стоящее можно найти.

–Найдёшь, – задумчиво произнес виртуоз-гитарист Николай Бахтин. – Наверное, остров поднялся, поэтому воды-то и нет.

–Не может быть таких отливов, сюда же БРТ заходят, – согласился Александр Баринов. – Я здесь с сорок пятого, но таких отливов видеть не приходилось. Тут что-то не то. Бахтин, пожалуй, прав. Вот что, пошлите-ка домой, позавтракаем. Ладно, дочери шесть месяцев, а то, как у Кузьмы, напугалась бы до смерти. Надо в отставку подавать, в Алатырь сматываться, на завод. Валя давно меня тащит отсюда, да прилип я к этому морю, никак не могу бросить, но весной всё равно уеду. Три года уже документы жду. В декабре, пожалуй, уеду.

Солдаты буквально валились с ног после работы и ночных волнений. Во всём теле чувствовалась усталость, чертовски хотелось спать.

В казарме, кое-как раздевшись, сняв только сапоги и гимнастерки, нырнули в постели и тут же провалились в небытиё, легли без двадцати семь утра, а через двадцать минут, в семь – раздался дикий крик дневального по казарме Сибирцева Бориса.

–Тревога, ребята! Тревога! Вода идёт!

Но даже такой нечеловеческий крик разбудил не всех.

Бедненький, оба Близнеца, Бурцев и ворвавшийся в казарму старшина Огненный, который действительно соответствовал сейчас своему прозвищу, глаза его горели каким-то дьявольским красноватым светом, впятером бесцеремонно хватали ошалевших спросонья солдат  и приказывали надевать сапоги, слишком медлительным давали тумака.

Получив леща, в одном сапоге, не успев одеть, держа его за голенище, одни выскакивали на улицу, другие, видя такую расправу, хватали сапоги в руки и бежали к дверям.

Дневальный Сибирцев, как предписывала инструкция, открыл пирамиду с карабинами, кричал, чтоб захватили карабины, пытался, даже, удержать людей, чтоб разобрали оружие, но Бедненький просто схватил его за ремень, поднял в воздух и вместе с ним выскочил из казармы.

На побережье слышался треск стрельбы и крики людей.

–На пуп! На пуп бегите!!! – кричал старшина выбегавшим солдатам, но, поняв, что в хаосе звуков его никто не слышит, сам ринулся в сторону сопки, показывая туда рукой.

Солдаты и гражданские штурмом брали сопку кто, в чём был, в чём застигла их катастрофа.

Возле казармы остались лишь несколько солдат, не пожелавших бежать на сопку, и дневальный Сибирцев. В пустой казарме яростно колотил в дверь камеры арестованный Славка Волков, требуя, чтобы его выпустили. Всё происходящее он прекрасно слышал через деревянные стены. На голову дневального сыпались проклятия и всевозможные угрозы, но растерянный Сибирцев только топтался около двери, не решаясь открыть.

–Да придёт старшина и откроет, – слёзно отвечал он, прекрасно понимая безысходность своего положения: без приказа старшины он не мог выпустить арестованного. Но старшина в этой дикой спешке, когда счёт шёл на секунды, попросту не успел этого сделать.

Сомнения Сибирцева – открыть или не открыть – прервал тупой  давящий удар в стену казармы. Какое-то мгновение он увидел валившуюся на него стену, в щели которой со страшной силой брызнула вода, услышал нечеловеческий Славкин крик. В глазах вспыхнуло яркое пламя, и больше он уже ничего не чувствовал: его убило упавшей потолочной балкой.

А Славка только чувствовал, что его куда-то тащит, сжимая со всех сторон, не давая вздохнуть, в уши давила страшная боль. Он старался вырваться с этой вязкой массы, бешено молотя руками и ногами по этому бульону, подгребая под себя какие-то предметы, стремясь вырваться наверх, только бы глотнуть воздуха. И вот, когда в глазах появились красные круги, его вышвырнуло с этого месива на поверхность. Жадно глотнув воздуха, он судорожно схватился за висящую над водой доску. Немного отдышавшись, решил проверить, за что же он держится. Это оказалась оторванная от крыши доска, один конец которой был прибит к коньку крыши. Скользя по толевому покрытию, Славка по этой доске выбрался на конёк, уселся там верхом и крепко вцепился в разжелобок.

Оглядевшись вокруг, увидел себя в окружении крыш, бочек, ящиков, всевозможного домашнего скарба. Вся эта мешанина быстро неслась мимо сопки в сторону гор. И вот в этой кутерьме барахтались люди и домашняя живность, цепляясь за всё, что только можно было уцепиться. Всё, что держалось на поверхности,  то разбрасывалось в разные стороны, то, наоборот, стремительно неслось навстречу друг другу, сшибалось, что можно было ломать – ломалось, расходилось и, обгоняя друг друга, неслось вперёд.

Возле Славкиной крыши вынырнул человек и яростно стал пробираться к бочке, которая находилась всего в двух метрах от пловца. Но доплыть до бочки он не успел: торпедой мчавшееся бревно торцом стукнуло его в затылок, и он скрылся под водой. На поверхности осталась лишь рука, которая пыталась ухватиться за что-то в воздухе. Но вот скрылась и она, а на этом месте, где только что был человек, с этого нутра, вывернуло перепутанный ком колючей проволоки, который каким-то образом смог некоторое время держаться на поверхности.

Широко раскрытыми от страха глазами Славка смотрел на этот трагический конец человека, в котором узнал своего сослуживца Сергея Маркова. Когда он поднял глаза, чтобы осмотреться ещё раз вокруг, его тело враз покрылось холодным потом. Наперерез движению его пристанища с двух сторон неслись на таран управляемые невидимой рукой две крыши с сидящим на них народом. Создалась иллюзия нападения. Две крыши атакуют третью, а та во что бы то ни стало должна между ними проскочить, чтоб избежать тарана. Славка с замиранием сердца следил за исходом этого «морского боя», ясно представляя, что с ним будет при столкновении. Но она всё-таки успела проскочить это опасное место, и замерший Славка видел, как столкнулись друг с другом атакующие крыши.

При столкновении от удара часть людей посыпалась в воду, а одна из крыш, как блин на сковороде, стала растекаться в стороны. Видимо стропила выскочили с подстропильных гнёзд. Люди, которые на ней уцелели, сейчас оказались на плоту, этот плот на глазах расползался на две части, и они, кто ползком, а кто на четвереньках собирались к центру на этой и другой половине, чтоб не перетянуть концы плотов.

Наконец этот стремительный поток ослаб, а потом остановился совсем у подножия небольшого плато. Плавающие предметы медленно закружились в одном месте.

Одну половину плота поднесло к Славкиной крыше и люди с плота перебрались на конёк. Среди взобравшихся к нему он узнал четверых своих сослуживцев - моториста самоходной баржи ТМ-17 Бахтина Николая, матроса Вахова Николая, его звали «Великий комбинатор» за склонность к размену вещей не без выгоды для себя, Черникова Виктора и Федотова Федю - мотористов баржи ТМ-14.  Остальные были с тридцатого сейнера – двое рыбаков, радист и лебёдчик.

–Уф, какая, чёрт, холодная, – произнёс Вахов, осёдлывая конёк. – Вот это купель. Славка, а ты как здесь оказался? – спросил он. – Кто тебя выпустил?

–Сам выпустился, мать её в солому, – ответил тот.

Вахов не стал слушать объяснения, его беспокоил другой вопрос, как добраться до берега, который находился примерно в пятидесяти метрах. На этот берег уже выбирались люди, которых прибило к берегу водой. В этой наступившей тишине ясного утра отчётливо слышался плач, крики людей, звавших на помощь.

Вылезшие на берег люди подавали советы, как добраться до берега. Но помощи оказать они никакой не могли. Сами только что пережившие страх, были способны лишь подать руку, чтоб выбраться на берег.

–Что будем делать? – спросил Вахов. – Надо как-то добираться до берега. Давайте вплавь, впятером, как-нибудь доберёмся. Если что, друг другу помогать будем.

–Вода-то – холодища! Двадцать метров не проплывешь. Может катер или баржа подберёт? – ответил за всех Бахтин.

–Х…й тебя кто подберёт!!! – выругался Вахов. – Видишь, что творится?

На выходе из котловины, в которую их занесло, шло противоборство течений, сшибались и расходились волны, устраивая дикую пляску.

–Так и так к чёртовой матери потопит, – сказал Вахов, снимая сапоги и брюки. С ним молча, раздевался и радист-рыбак.

–Ну, была не была, повидались! Пошли, Митька, – обратился он к радисту. – На, вот, щепку, если судорогой будет сводить – коли что есть сил, пока судорога не пройдёт.

Он повернулся и решительно плюхнулся в воду. Митька же, наоборот, осторожно спустился с досок, и они поплыли к берегу.

Ребята с тоской наблюдали за пловцами, не решаясь, что-либо предпринять. Они понимали, что эта обманчивая тишина может кончиться.

И вот когда Вахов с Митькой, нащупав грунт ногами, стали выходить из воды, все начали лихорадочно снимать сапоги, готовясь броситься в воду.

–Эх, опоздали, – выдохнул Федотов, заметив, как вода резко стала отступать от берега, а крыша, набирая скорость, направилась на выход из котловины. Все поняли, какую упустили возможность, чтобы выбраться на берег. Лебёдчик вскочил на ноги и с отчаянным плачем закричал:

–Эх, я – дурак, дурак, – кинулся в воду, яростно загребая её руками, стараясь перебороть течение и достичь желанного берега. Через минуту он потерялся среди плывущего хлама, а крыша понеслась на выход в пролив.

 

***

 

Николай Кузьма пришёл с порта, не стал ложиться спать. Не спала и его жена Зина. Она только что насилу уложила дочку, которая испугалась и долго не могла уснуть. Расспросив жену об их самочувствии, Кузьма молча стал слоняться по комнате из угла в угол.

–Что ты встревоженный такой, Коля? – спросила его она. – Или случилось что?

–Тут такое дело, Зинок, не знаю, что и подумать. Пришли в порт, а в ковше воды нет. Не может такого отлива, чтоб в ковше воды не осталось. Неужели так остров подняло? Хотя, какая замечательная бухта, в любой шторм как в ведре с водой отстаивались, а прошлый год видишь, что случилось после толчка, который в январе был? Где был выход из бухты, там сопка образовалась, ладно штиль был, как сегодня, и судов там не было. Стояли только два БРТ на ремонте, да японские шхуны. Озеро после того получилось, и плавают они там до сих пор. Вот уже второй год пошёл, как эти два траулера озеро тралят: через сопку их не перетащишь!

Дом Кузьмы стоял на небольшой площадке на склоне сопки Дунькин пуп. С его окон прекрасно просматривался весь порт и вся прибрежная низменность, на которой стоял город Северокурильск.

Справа от города виднелось плато, в котором был японский аэродром. Это плато круто обрывалось в пролив.

Подошедший к окну Кузьма окинул взглядом открывшуюся панораму. Взгляд его наткнулся на ненаблюдаемое раньше явление.

–Зина! – позвал он. – Иди-ка сюда, смотри, что землетрясение сделало.

С верхней части обрыва горизонтально бил мощный гейзер, как из брандспойта, поливая пролив горячей водой. Бросив взгляд вдоль пролива на горизонт, Кузьма оторопел.

–Коля, что это? – спросила его жена, посмотревшая в ту же сторону. В проливе вспучивалась водяная гора, а на её макушке, чадя трубами, выходили из пролива три корабля, которые стояли на рейде, чуть позади – две точки. Кузьма еле понял, что эти точки – их катер «14» и баржа, которые оставались дежурить. Прошло полминуты, и суда как бы провалились за эту гору.

А она быстро приближалась к порту, увеличиваясь в размерах, явно не вмещаясь в берега пролива. Не доходя до ковша, вдруг поднялась огромной стеной во всю ширину низины, изогнувшись гигантским коловоротом, неся наверху пышную гриву пены, выросшая в высоту на пятьдесят метров. Красивая и зловеще-страшная в своём величии быстро ринулась на город. Деревянные домики на фоне этого гребня казались игрушечными. Гребень нисколько не опадал, проходил над ними, а немного погодя, сзади гребня, выскакивали на поверхность торчком остатки строений.

Как зачарованные смотрели они на дикое пиршество природы, собиравшую живую дань, чтоб через мгновение её уничтожить.

–Коль, люди же там, как же люди-то? – растерянно, осевшим голосом спросила жена, как в ознобе дрожа всем телом, вцепившись ему в плечо.

Взгляд Кузьмы был прикован к казарме, во дворе которой метались солдаты.

– Где же Огненный? – тревожно билась мысль, щемящим чувством предвидя развязку. Но тут среди солдат он увидел рыжую голову старшины. Он что-то показывал сторону сопки рукой, потом сорвался с места и сам быстро побежал в этом направлении. Солдаты разбросанной кучей кинулись за старшиной.

В одном из солдат, бегущем последним, Кузьма узнал Бедненького, по его богатырскому росту. Он видимо умышленно отстал, прикрывая тыл.

– Молодец, Боря! – мысленно похвалил его Кузьма. Он увидел возле казармы нескольких солдат, возмущаясь их беспечностью.

А водяная стена стремительно приближалась к холмам, на которых стояла казарма, жилые постройки и магазины. Не в силах сходу преодолеть подъём, хищно изогнувшись, грудью, бросилась на крутой берег, выбросив вперёд себя громадную массу воды, которая, преодолев возвышенность, сметая всё на своём пути, ринулась в долину, расположенной за этими холмами.

Вторая и третья волны были не столь разрушительными. Они просто подняли уровень воды ещё выше, затопляя возвышенности и стоявшие на них дома. Срывало крыши и уносило их вглубь громадного залива.

Кузьма видел, как, переметнувшись через холм, на котором стояла казарма, вода с силой ударила в стены, выбив их из-под крыши. Крыша осела в воду и понеслась вслед за водяным валом в долину к подножию гор.

Кузьма отошёл от окна.

–Я сейчас, Зина!  Там наши тонут! – сказал он и опрометью кинулся из комнаты. Вслед послышался истошный крик жены:

–Коля, куда ты? Коля, ведь, мы утонем!

Но не мог он ей объяснить, что вода до них не дойдёт, просто не было времени объяснять.

Кузьма бежал вдоль сопки, где по его предположению должны находиться солдаты. Он ясно видел, как дом, за которым только что скрылись люди во главе с Огненным, накрыло волной.

                                           

                                       * * *

Моторист самоходной баржи «7», старший сержант Сердюк, пока не было воды в ковше, решил воспользоваться этим обстоятельством и набить сальник в девятую втулку. Сальник ослаб, и в моторное отделение поступала вода. Приходилось то и дело включать помпу, чтоб её откачать.

Сердюк зажёг переноску, задраил люк.

И вот, когда он уже закончив работу, вытирал паклей руки, его вдруг отбросило к приборному щитку.

Ударившись головой об переговорное устройство. Он растянулся на настланных паёлах между мотором и аккумуляторами. Ещё не понимая, что же произошло, Сердюк физически почувствовал какую-то тяжесть, навалившуюся на судно. Резкий рывок, затем треск окончательно привели его в себя. Он понял, что оборвались швартовые концы. Баржу закрутило и забросало в разные стороны, резко сталкивая с какими-то предметами. Сердюк смекнул, что вставать сейчас нельзя, на ногах всё равно не устоишь, а лишь, вцепившись в стол, ждать, когда кончится вся эта свистопляска.

Сержант Генералов, стоявший в эту смену на посту, охраняя плавсредства, прохаживался вдоль пирса. Он с удивлением увидел, как рыбаки и портовые рабочие вперемежку с военными моряками, побежали в сторону скалы, которая уступами поднималась над портом.

–Вода! Вода!!! – кричали люди, взбираясь наверх по этим уступам.

С судов, которые стояли в ковше, полетели вверх красные ракеты и раздались выстрелы, предупреждающие об опасности. Генералов резко повернулся в ту сторону, куда указывали люди. Тут как широким ремнем прохватило его вдоль хребта. Страх пригвоздил его к месту. За волноломом он увидел огромную водяную стену. Его мозг мгновенно вычислил всё за и против, успеет ли он добежать до скалы или нет? Ноги помимо его воли сделали тем временем трёхметровый прыжок в сторону баржи и он, даже  не задев борт, шлёпнулся в трюм. И тут же баржу накрыл водяной вал, переплеснулся через борт, до половины наполнив трюм, похоронив под собой сержанта Генералова.

Нахлебавшись вдоволь воды, он вынырнул на поверхность  и по грудь в воде, помогая себе руками, стал пробираться к рубке. От толчков его швыряло от борта к борту. Набив себе несколько шишек, наконец, добрался до поручней.

Забравшись кое-как в рубку, матерясь от боли, схватился, чтоб не упасть, за штурвал. В лобовое стекло он увидел жуткую картину. Со страшенной скоростью, окаймлённая пышным поясом пены, навстречу судам летела скала, высоко выбрасывая пенные протуберанцы. Эти протуберанцы были тем выше, тем пышнее, чем крупнее было судно. Каждый выброс пены означал эту встречу. Выше этой пены по отвесной скале, как тараканы по стене ползли люди. Точно также как тараканы, некоторые из них срывались и исчезали в белой кипени.

Мозг Генералова мгновенно запечатлел эту картину. Он стал оглядываться по сторонам, лихорадочно ища выход из этого положения, надеясь перескочить на более крупное судно, которые мчались рядом и на которых также были люди. Он всей душой сейчас стремился к ним, страх и безысходность отняли у него способность соображать. Он, наверное, сделал бы какой-нибудь необдуманный шаг, если бы не услышал в переговорное устройство трёхэтажную брань Сердюка. Он сразу узнал этот голос.

–Сердюк, миленький!! – заорал он в переговорную трубку. – Заводи моторы! На скалу несёт и полный…

 «Вперёд!» он не успел добавить от сильного толчка. Баржа во что-то врезалась. Его оторвало от штурвала, и он полетел в открытую дверь рубки, которую в спешке забыл задраить. Он неминуемо вылетел бы за борт, но новый толчок заставил дверь захлопнуться. Генералов получил сильнейший встречный удар, начисто отбивший ему память и, как бильярдный шар, отлетел под нактоуз.

Его привела в себя тошнота. Не вполне ещё соображая, думал, где же он вчера надулся, приписывая тошноту похмелью. В его неопределённое положение внёс ясность заработавший мотор. В глазах Генералова встала скала и нёсшиеся к ней суда. Это видение как пружины подбросило его вверх. Мгновенно встав к штурвалу, он дал полный вперёд, поворачивая штурвал до отказа влево, на разворот. С трудом, развернув самоходку, он направил её в небольшой разрыв между сейнером и шхуной. Развёрнутые лагом они неслись на него, загораживая дорогу, вот в этот промежуток и направил самоходную баржу Генералов. Он почти проскочил этот разрыв, но тут из-за кормы шхуны выскочил посыльный катер авиаторов. Там тоже успели завести мотор и теперь разворачивались на выход в пролив. Поняв, что столкновение неизбежно, а задний ход давать нельзя - сомнёт судами или разобьёт о скалы, Генералов направил свою самоходку в правую сторону носа катера в надежде на то, что от столкновения по касательной линии они станут параллельно друг другу.

В следующий миг он с удивлением увидел, как правая скула самоходки стала куда-то исчезать, как бы таять. Генералов не знал, что корпус посыльных судов облегченный, сделанный из фанеры и поэтому слабый. Катер, взревев мотором, рванулся вперёд, вырвав нос баржи из своего форпика на развороте, стукнул привальным брусом об кранцы баржи, оставив в форпике изрядную дыру, ринулся в пролив. Генералов отбил в машинное отделение «самый полный», погнал баржу от берега, скорей, скорей от этого кошмара. Оглянувшись назад в заднее смотровое стекло, он увидел на месте Северо-Курильска громадный залив, по которому в разных направлениях неслись крыши вперемешку с всевозможными судами и разным скарбом, с тем, что только могло плавать.

Добротно сделанная крыша, на которой были Волков, Бахтин, Черников и Федотов, неслась сейчас между холмами и сопкой. До берега было рукой подать, а добраться нельзя. Каких-то десять-двадцать метров были непреодолимым препятствием. В этом стремительном потоке, как в ледоход, льдины сшибались и расходились, тараня друг друга и плавающие предметы. Воды было не видно, сплошная каша, а крыша, принимая на себя толчки и тараны, как ледокол, прокладывала себе дорогу в пролив. Проскочив с быстротой курьерского поезда эту теснину, крыша вдруг одним концом повисла в воздухе.

Ребята мгновенно вспотели с головы до пят, увидев под собой грохочущий водопад, и вместе с крышей рухнули вниз с пятиметровой высоты. С пронзительной скоростью мозг, за какие-то доли секунды, пока крыша падала, уже нарисовал результат падения: всплывающие с этих бурунов доски и брёвна, а людей нет.  Сердце превратилось в кусок льда. Но этого, к счастью, не произошло.  Крыша при ударе об воду на стыках прогон переломилась пополам. Передняя половина её, где сидели ребята, под водопад не попала. Так же быстро она устремилась в сторону ковша, теперь в окружении откуда-то взявшихся судов и судёнышек. Промчавшись мимо портовой скалы, возле которой ещё недавно бесновались неистовые пенные смерчи, крышу вынесло в ковш, у ребят в который раз сжалось сердце.

Обнажившись из-под воды, волнолом стал преградой для обратного стока воды и сейчас здесь стоял громадный пенный вал. Он то опускался, то поднимался, как будто варилась вселенская каша. В этом вареве исчезало всё, что забрасывал поток, чтоб больше не показываться. Но тут большой рыболовецкий траулер, который несло потоком впереди крыши, врезался форштевнем в этот пенный вал, прошёл сквозь волнолом, сделав в нём громадную дыру, в которую стали выскакивать баржи, катера и всё, что плавало на поверхности. В эту дыру выкинуло и крышу, и понесло проливом в Тихий океан. В пролом в волноломе втянуло не только то, что плавает, но что и не плавает. Стоявшие на территории порта японские танки, приготовленные на переплавку, и наши новенькие «тридцатьчетвёрки», которые только что сгрузили с пароходов, всё, что было в порту, исчезло бесследно, как будто здесь разыгралась не какая-нибудь трагедия, а хорошая хозяйка моет пол.

Территория порта была чиста. Из бетонных причалов торчали лишь одни кнехты и битенги. Солдаты потом долго удивлялись, как мог траулер пробить  такую громадную брешь в волноломе, в двадцать метров шириной при толщине стены три метра, не сделав себе ни единой вмятины.

Добежав до того места, где стоял дом, за которым скрылись люди, Кузьма увидел пустое место и сиротливо торчавшие из воды два столба, к которым прибивалась изгородь огорода. Взглянув наверх по склону сопки, Кузьма, к своей великой радости, увидел Огненного, выбиравшегося с небольшого овражка, по которому во время дождей сбегала вода, а следом за ним и людей. Кузьма поспешил наверх на встречу с Огненным.

–Ну, как вы уцелели, Миша? Я же сам видел, как дом накрыло, за которым вы скрылись? – спросил он при встрече.

–А вот так. Там же холм прямо за домом стоит, за него и перескочили – ответил старшина. – Часть людей всё-таки смыло. И Бориса Бедненького – он задний бежал, салажню подгонял, боялся, чтоб не отстали. И вот видишь, как вышло.

В это время к старшине подбежал радист: на вершине сопки была радиостанция. Зная хорошо старшину, сказал ему:

–Миша, людей не распускай, мы приняли радиограмму, что ожидается ещё большая волна.

–Ты бы, хрен моржовый, эту радиограмму с полчаса назад принёс, – выругался старшина, – а то город загубили, сволочи, сколько душ на вашей совести!

–Мы что – синоптики, или как их там называют? – обиделся радист. – Мы как получили, так тут же вам принесли.

–Извини, марконя, – сказал старшина, положив руку ему на плечо, – погорячился, я же понимаю, что вы не виноваты. Людей жалко! И когда только научатся все эти явления предвидеть? Сидят там двухголовые, только деньги получают. То извержение, тот наводнение, то оползни, то жара. Ни хрена не знают! Поневоле то бога, то мать вспоминать будешь.

– Ребята! – обратился он к окружающему их народу. – У кого есть спички – давайте разводить костры, вниз нельзя спускаться, а так – закоченеем!

–Да что же делать-то будем? – спросил Кузьма. – Где свои солдаты, где гражданские, все в нижнем белье.

–Надо что-то думать, – ответил старшина.

–Сходил бы ты, Миша, к пограничникам, – посоветовал Бурцев. – Их застава на сопке стоит, может, что-нибудь дадут людей одеть

–Дельный совет, – сказал старшина и ушёл на заставу.

Разведённые костры мало, чем помогали полураздетым людям. Кое-как разведённые из сырого стланика кедрача, они плохо горели и грели. Люди потянулись вниз, за топливом, туда, где волна выбросила на берег брёвна, доски и разный горючий материал. Рыбаки наткнулись на свой материальный склад, который нисколько не пострадал от наводнения, буквально не достав до него полметра, волна начисто смыла все надворные постройки, высверлив посреди двора порядочную воронку. Возле угла склада стоял сторож с берданкой наперевес и визгливым голосом орал на стоявшего в одних кальсонах мужика средних лет:

–Я  тебе дам замки ломать, бандит! Уходи, пока в твою рожу заряд не влепил!

–Митяй, да пойми же ты, наконец, – убеждал его мужик, – видал, что творится, люди раздетые, а ты склад не открываешь!

–А я, что, под суд пойду? Вот придёт завскладом и откроет.

–Да мать твою…,– заматерился мужик, – стреляй, псина, гляди, люди  трусах ходят, а ты за свою шкуру дрожишь!

Немного в стороне стояла толпа людей, полураздетые женщины и дети, плакали от холода и перенесённого ужаса. Среди них были мужчины, но все боялись подходить к осатаневшему сторожу.

–Не подходи, завизжал тот, – увидев, как на него двинулся мужик в кальсонах. Он запрыгнул на крыльцо, вскинул берданку, целясь мужику в грудь. Но тут со стороны подошедших рыбаков и солдат раздался выстрел. Берданка, как щепка, вылетела из рук сторожа, а сам он кубарем скатился с крыльца. Это выстрелил из карабина подошедший к ним сержант-пограничник. Сразу оценив обстановку, выстрелил в приклад берданки. Как потом выяснилось, в стволе патрона не было. Ну а если бы был, что тогда?

Митяй получил с пяток хороших пинков, и вывихнутый берданкой большой палец.

Сержант-пограничник запрыгнул на крыльцо, поднял руку, прося тишины, прокричал.

–Товарищи, меня прислал начальник заставы, чтобы вы шли на заставу получать одежду. Но раз здесь нашёлся склад, то давайте оденем женщин и детей, а кому не хватит – идите на заставу.

Сбив замок, он раздал одежду детям и женщинам. Детей просто заворачивали в фуфайки и уносили к кострам, а остальное – раздал самым раздетым людям. Подошедшим пятерым пограничникам велел обойти костры и, где есть дети, отнести туда одеяла, подушки и матрацы, которые нашлись на складе.

Оставшийся народ хлынул в сторону заставы.

В воротах заставы старшина-пограничник, выдавал бельё. Пограничники отдали всё, что могли, даже личные вещи и всё равно всем не хватило. Спасали костры, сейчас они горели большие и лохматые. Вода ушла,  люди осмелели, спускались вниз, разбирали оставшиеся заборы и жгли. Меж костров ходили люди, в которых даже при самом большом воображении, трудно было разобраться, где военные, а где гражданские. Получилось так: военные получили бельё на гражданском складе, а гражданские – в военном.

К вечеру порядок был наведён таким образом.

Солдаты, узнав, что у гражданских звёздочки, менялись головными уборами или перецепляли звёздочки. Немало получалось и путаницы: идёт молодой рыбак, а кто-нибудь его окликает: «Товарищ солдат!». Или наоборот, идёт кто во всём гражданском и друг вскидывает руку – отдаёт честь какому-нибудь командиру.

Старшина кузнецов пришёл с заставы вместе с командиром отряда майором Рыбалко и механиком отряда лейтенантом Васильевым, которые тоже успели сбежать на Дунькин пуп.

Майор, собрав вокруг себя разношерстно одетых солдат, разделил их на две группы. Во главе одной поставил лейтенанта Васильева и приказал стащить в море выброшенные волной самоходные баржи и катера. Для этой цели майор договорился с командиром заставы, и тот дал трактор-тягач. Вторая группа, во главе со старшиной Кузнецовым, пошла спасать людей, которых можно было спасти. Минут через пять после ухода отрядов прибежал посыльный с радиостанции с приказом, чтоб немедленно эвакуировать всех людей и  военных, и гражданских на суда, которые вот-вот должны подойти на помощь. Должны были уехать все, кроме пограничников и отряда десанта. В радиограмме говорилось, что ожидается ещё большая волна и люди должны немедленно покинуть город, имея при себе не более 16 кг груза на каждого взрослого человека.

Майор тут же заспешил на побережье, чтоб поторопить солдат часа через три удалось столкнуть в воду две самоходные баржи. Подошедшие суда встали на якорь, опустили парадные трапы, готовясь принять людей на борт. Большая группа пограничников, разделившись на две самоходные баржи, отправилась на корабли, теперь уже не для проверки документов, а чтобы не допускать паники, сохранить порядок и дисциплину.

Слух об эвакуации людей из Северо-Курильска за каких-то три часа облетел весь город, вернее, его остатки. В два часа началась погрузка на суда людей, которые толкались на пирсе с узлами и чемоданами, некоторые узлы и чемоданы весили явно не 16 килограммов. Как уж с ними разбирались пограничники – никто не знает, только все узлы и чемоданы были погружены на пароход.

Этот кипящий в порту люд был похож на гигантский табор, начинённый радостью, горем и страхом одновременно. Радостью, если кто-нибудь нашёл своих родных или знакомых, спасшихся от наводнения, горем – кто потерял близких им людей, и они сейчас, как иголки, шныряли в толпе, прошивая её насквозь в разных направлениях, надеясь увидеть родные лица. И страх, страх стоял за спиной, холодя лопатки и сжимая грудь, ведь по слухам шла ещё большая волна. Плач и радостный смех можно было услышать в этой необычной  по настроению толпе, но желание было у всех одно: скорее уехать  с этого острова, чтоб не разделить участь тех, кого накрыла волна. Этот страх наделал бы много бед, если  бы на страже не стояли пограничники. Тех, кто вопреки очереди пытался проскочить вперёд, их попросту отводили в хвост очереди, в назидание другим, панически настроенным людям. С пароходов были спущены и парадные, и штормтрапы. В течение дня все люди были отправлены на большую землю, кроме тех, которые задержались по той или иной причине. Они увезли с собой неприязнь к этой ненадёжной, то и дело вздрагивающей земле.

 

                                          * * *

Выйдя в залив, Генералов посмотрел в след удаляющемуся посыльному катеру, который пустил пышные, пенные усы, быстро удалялся в сторону Охотского моря.

Соображая, достаёт бурун до пробоины в носу или нет, тоже направил самоходку вслед за катером. Отойдя мили две от ковша и немного успокоившись, решил остановиться и посоветоваться с Сердюком, что же дальше делать. Отбив телеграфом «стоп-машина» и дождавшись когда заглох мотор, крикнул в переговорную трубку:

– Саня! Приди-ка в рубку, посоветоваться надо.

Скоро появился Сердюк с растерянным непонимающим взглядом: он ведь ничего не знал о случившемся несчастье. Его бледное широкое лицо было всё в мелких ссадинах. Близоруко щурясь, внимательно присматриваясь к Генералову, произнёс:

– Эх ты, вот это да, где это тебя так? Дай-ка, погляжу, цел ли глаз-то!

На месте глаза Генералова был вспухший красный бугор. Кровь залила всю левую щёку и запеклась на подбородке. Сердюк снял прикреплённую к переборке аптечку и стал смоченной в спирту ватой обрабатывать располосованную бровь Генералова. Генералов, морщась от боли, пока ему Сердюк протирал глаз, вкратце рассказал, что случилось на острове и как его шибануло дверью, только не смог сказать, чем разнёс бровь об дверь или нактоуз.

– Ну вот, – сказал Сердюк, заклеивая глаз пластырем, – кажется всё, глаз цел, только вспухло тут очень. На живом – всё заживёт! – утешил он. – А вот как там наши ребята?

– Гляди, гляди, Витька, вода назад попёрла! – закричал он, – давай, жми к берегу, будь что будет, может, кого и спасём! – и опрометью бросился в машинное отделение.

Взревел мотор, и Сердюк без всякого приказа дал самый полный ход.

Через несколько минут они, преодолевая сильнейшее встречное течение, врезались в то, что смыло с берега, и было в порту, увлекаемое сильным потоком.

Генералов, сбавив ход на «самый малый», чтоб не врезаться в какой-нибудь предмет, стал лавировать между плавающим мусором.

Первое живое существо, что он увидел, была кошка, сидящая на рубке деревянного катера в соседстве с крысой. Зад катера был оторван, и расщеплённая обшивка торчала в разные стороны. Над водой торчала только одна рубка и два сухопутных существа, некогда враждовавших меж собой. Потом он увидел людей, спасающихся кто, на чём может. Люди были и на крышах домов, и на дверных калитках, или просто зацепившихся за какой-нибудь плавающий предмет. Он растерялся, кого вперёд идти спасать – кричали и махали руками с разных сторон. И когда Генералов отдал команду «стоп-машина», заскочивший в рубку Сердюк застал Генералова в надрывной темноте, выворачивающей всё его нутро.

–Не могу, – простонал он, – тошнит, голова кружится и разламывается.

–Иди к машине, Витька, – предложил Сердюк. – Там не стоять, там сидеть будешь, а я – здесь. Иди скорее, перемогись как-нибудь, видишь, сколько людей барахтается.

Генералов, пошатываясь от тошноты, согнувшись пополам, схватившись за поручни, побрел в машинное отделение. Сердюк то давая «самый малый вперёд», а иногда сдавая назад, если самоходка натыкалась на какое-нибудь препятствие, стал пробираться к длинной крыше, смытой, по всей вероятности, с какого-то барка, на которой, как стая воробьёв, махая руками, сидели люди. Чтоб не раздавить эту крышу, Сердюк подошел к ней лагом, скрипнув привальным брусом  о доски. Не дожидаясь остановки движения баржи, люди как горох, посыпались с крыши вниз, хватаясь за привальный брус и автомобильные покрышки, служившие вместо кранцев. Дав сигнал «стоп-машина», Сердюк побежал помогать терпящим бедствие людям взобраться на самоходку. Забраться в нее успели только человек десять, остальные барахтались в воде, уцепившись за край крыши. Оттолкнутая людьми баржа отошла.

Сердюк, боясь включить моторы, чтоб не подавить людей, стал подавать людям пеньковый конец. За него уцепилось сразу пять человек – четыре мужчины и одна женщина. Подошли к Сердюку и люди, только что выбравшиеся на палубу, стали тащить за пеньковый конец, помогая остальным выбраться на палубу.

–Саня, держись, Саня, держись, – твердила женщина, вцепившись в леерное ограждение. Сама только что вытащенная из воды, она беспокоилась за мужчину, который держался за конец веревки.

–Давай руку, давай руку! – кричал Сердюк, перевешиваясь через леера.

 – Да помогите же вы ему! – плача кричала женщина. – У него рука больная. Но Саня как-то робко взглянул на женщину, выпустил из рук верёвку и тихо пошел на дно.

- Санечка-а-а!!! – дико закричала женщина. Этот крик застал Сердюка в воздухе.Он перепрыгнул через леера, не спуская глаз исчезающего под водой головой мужчины. Плюхнувшись, где только что был этот Саня, он задохнулся от обжигающего холода воды, но, протянув в глубину руки, наткнулся  на спину утопающего. Рука лихорадочно забегала по спине, ища за что уцепиться. Он помнил, что тот был в майке, сообразив, что майка не выдержит, может лопнуть, схватил за волосы на голове и стал тянуть наверх.

Щуплый Сердюк никак не мог всплыть со здоровущим мужиком, если бы не подоспел Генералов, который принёс багор. Сердюк отпустил бы утопающего. Он зацепил Сердюка за фуфайку и вытащил их обоих на поверхность. Мужчину кое-как обвязали веревками и вытянули на борт судна. Генералов помог Сердюку выбраться.

–Что делать будем, Миша? – спросил Генералов, у нас воды – половина трюма и люди раздетые, простудим их, да и сами тоже. Давай на берег, видишь, сколько рыбацких судов подошло.

В пролив заходили рыболовецкие суда, вставали на якорь и опускали шлюпки, чтоб спасать утопающих.

Генералов с Сердюком посоветовавшись, решили идти вдоль берега, где меньше всего было плавающих предметов. Сердюк, дав «средний ход», стал пробиваться между этим скарбом, то и дело уклоняясь, то вправо, то влево от курса, рискуя наскочить на какой-нибудь предмет.

Вскоре им попалась ещё одна крыша, на которой тоже были люди. Сердюку стало стыдно проходить мимо терпящих бедствие людей. Он решил забрать и этих, дав «самый малый», попытался подойти вплотную к ней. Но ближе, чем на четыре метра подойти было нельзя, вокруг крыши плавали бочки, доски и разный хлам. Митька увидел на крыше своих ребят – Бахтина, Черникова, Волкова и Федотова. Он выбежал из рубки, крича:

–Я сейчас, ребята, сейчас, только ближе подойду.

С крыши замахали руками.

–Не надо, Митька, не надо! Развалишь крышу, она и так чуть-чуть держится. Давай конец, мы по концу переберемся.

Митька хотел бежать на нос. Но на носу баржи уже орудовали мужики, сматывая в кольцо манильский конец, чтоб сбросить на крышу ребятам. Один из них размахнулся и ловко бросил, видимо сам был моряк. Конец точно попал Волкову в руки. Схватив конец обоими руками, Славка заорал радостным голосом:

– Тащи!!! – что мужики быстро и сделали, потащили Волкова  по плавающему хламу. За Славкой потянулись какие-то тряпки, веревки, а позади всех как у кометы хвост тянулась простыня. Славку вытянули на борт.

–Я здесь, ребята, – приветствовал он ребят на крыше, подняв кверху сжатый кулак.

–Ты, сморчок! – закричал ему Бахтин с крыши. Ты какого хрена не оставил нам конец манила. Гляди – баржу отнесло, сейчас не добросишь.

И впрямь, пока возились  со Славкой, течение разъединило их метров на пятнадцать и тяжелый манильский конец, конечно, добросить было нельзя, не под силу.

–Сейчас подойдем, – утешил их Сердюк. Дав «самый малый вперед», он хотел подойти к крыше с другой стороны:

–Может, подойду поближе, – думал он.

Самоходка не успела пройти десяти метров, как на винт что-то намоталось. Напрасно пробовал Сердюк задний и передний ход. Винт не двигался с места, а баржа уходила все дальше от крыши к берегу. На крыше бесновались, исполняя дикий танец Бахтин, Черников и Федотов, махали руками, призывая к себе, и грозились в сторону баржи кулаками. Но это, конечно, не помогало. Винт наглухо чем-то заклинило. Баржа попала во встречное течение, ее потащило дальше в Охотское море.

– Что будем делать? – спросил вылезший из  машинного отделения Генералов. – Как бы не вынесло на фарватер, утащит в «Охотку». Давай что-то думать. Может, на якорь встанем?

После недолгих раздумий Сердюк вынес такое предложение:

– Раз, Витька, несет нас в сторону порта – пусть несет. Все ближе к земле будем. А сейчас надо брать нож и нырять, может какие тряпки отрезать придется к чертовой матери. А если будет выносить на фарватер – якорь бросим!

– Бр-р-рр, – произнес Генералов. – Водища-то холодная! Точно воспаление  схватишь. Мы с тобой –  в рубке, я с Волковым – в машинном отделении и то – зуб на зуб не попадает, а пассажиры наши точно дуба дадут.

На носу сбились в кучу полураздетые посиневшие люди, и с надеждой смотрели в сторону беседовавших ребят. Лишь женщина не обращала ни на что внимания, она хлопотала над своим Саней, который сейчас сидел и дрожал всем телом как осиновый лист. Накинув ему на плечи свою мокрую юбку, оставшись в одной комбинации, она усердно растирала ему грудь.

– Слушайте, ребята, у нас ведь компас есть, черт с ним, в нем ведь спирт, правда, шубой пахнет, давайте сольем, в нем ведь грамм семьсот, хоть людей согреем, предложил Волков.

– Давай, валяй! – сказал Сердюк. – Но нам оставь грамм двести. Смотри, сам не пей, в воду ведь полезем, уж после воды.

Славка тут же отправился сливать спирт.

Сердюк снял фуфайку, сапоги, обвязался шкертиком, засунул за брючной ремень нож, протянул другой конец Генералову и сказал:

– Держи, Генерал, только слабину дай, чтоб я там работать мог, смотри, не выпусти конец, – напомнил он ему и, съежившись калачиком, прыгнул с кормы за борт. Через какое-то время Сердюк вынырнул.

– Уф, черт! – промолвил он. – Там целая бухта каких-то тряпок, даже лопастей винта и тех не видать. Отдохнув немного, держась за перо руля, он погрузился вновь.

–Поддается вроде, – сообщил он, выныривая очередной раз.

–Будь повнимательней, – предупредил он Генералова, вода холодная, ноги сводит.

–Давай теперь я, – предложил Генералов, а то простынешь.

–Нет, – ответил Сердюк, – я в машинное отделение пойду, а ты за штурвал встанешь в машинном тепло, отогреюсь.

После пятого погружения Митька вынырнул, не в силах выговаривать слова, махнул окровавленной рукой, тащи, мол. Он порезал руку, когда разрезал намотанные на винт тряпки. Волков и Генералов вытащили Сердюка на корму.

–Ну, как там? – спросил Славка Волков.

Синие Митькины губы тряслись, не в силах произнести слова. Наконец он сказал:

– Бббб-б все! – и полез в машинное отделение.

– Погоди, – крикнул Генералов, сейчас спирт принесу.

Через минуту он уже бежал назад, неся в плафоне от светильника спирт. Сердюк поднес к губам плафон, но выпить спирт не сумел, зубы стали выстукивать пулеметную дробь об край плафона. Митька тут же отвел руку в сторону.

– Погоди, Митя, вот так надо, – посоветовал Волков. Он взял Сердюка за нижнюю челюсть, не давая ей трястись. – Пей, давай! – сказал он.

Митька выпил и, молча, вновь полез в машинное отделение.

– Брюки отожми! – И они бросили вслед за Митькой в машинное отделение сапоги и фуфайку.

– Славка, скажи людям, пусть все идут кто в рубку, кто сюда, как-нибудь поместимся!

Люди с благодарностью приняли предложение.

– Спасибо тебе, кэп, – поблагодарил оживший Саня Генералова, – Сонь, Сонь, встань вон там, в уголок, никому мешать не будем, и сквозняка нет, дрожишь ведь вся.

Он нашел в углу валявшуюся тряпку для обтирки и стал прикрывать этой в масляных пятнах тряпкой дрожащую женщину, приговаривая:

– Если бы знал, Соня, что так будет, ни за что бы тебя сюда не повез. Ладно, хоть, детей сюда не успели привести.

–Ладно ныть, – зло закричал бородатый мужик, – спаслись и радуйтесь. Я вот сына упустил, Андрюшку семи лет, только один рукав остался в руке от рубашонки. Наука, наука! На какой хрен такая наука нужна, если б, хоть, за один час людей предупредили, не было бы этого, только деньги получают да ученые степени, да за каждую статью им платят. Вот бы их сюда затолкать, может, скорее что-то придумали. И город поставили в самой низине! Что, нельзя повыше, что ли, строить?

–Вся семья там, вся семья там, – твердил мужик средних лет.

–Волков! – закричал Генералов. – Задраивай двери в рубку, чтоб не вывалились! Остальных – в машинное отделение, и сам – с ними, к аккумуляторам не пускать – обожгутся. Митя, как ты там? – участливым голосом спросил он в переговорную трубку.

–Н-ничего, – ответил Сердюк. – Включать, что ли? – спросил он, покряхтывая. Видимо, в это время он одевал фуфайку.

–Давай, Митя, включай самый полный! Будь что будет, людей отвезем на берег, а потом уж пойдем наших догонять! Чуть потеснитесь, мужики, баранку крутить нельзя.

Взревел мотор, и они понеслись, лавируя меж предметов. Генералов только морщился, когда винт бил обо что-то твердое так, что отдавалось в ногах. «Хоть бы пронесло, – думал он, – винт не сорвало, а то отправишься вслед за крышей».

Как ни торопился Генералов, а все-таки по дороге пришлось подбирать, спасшихся кто на чем, людей. Придя в порт, он его не узнал – от порта остались жалкие обломки.

Восточного волнолома не было совсем, от южного – остался маленький огрызок метра два длиной, а в западном пирсе, в середине зияла громадная дыра. В эту дыру свободно проходили охотские волны. Не пострадал лишь один пирс, который примыкал к скале Дунькиного пупа, и где сейчас толпился народ. Генералов высадил людей, которые сейчас же растворились в толпе и принялись искать знакомых и родных, а они сами стали откачивать воду из трюма. Их здесь и нашел старшина Огненный.

–Живы, братцы?! – обрадовался он. – Ну, молодцы!

Видя, какие они мокрые и продрогшие, немного подумав, приказал:

–Идите на берег, ищите подходящее здание, в котором жить можно, и затопите там, что найдете, печь или буржуйку какую-нибудь, пусть люди хоть обогреются.

Генералов, Волков и Сердюк не заставили себя долго ждать, выпрыгнули с баржи на пирс и отправились на поиски подходящего жилья, предупредив старшину, что в море на крыше уносит наших людей. Старшина подозвал к себе Николая Кузьму.

–Кузя, слушай, – сказал он, – бери с собой Женю Новикова и Шлянина Ивана и дуйте спасать людей вот на этой самоходке, – и показал рукой в сторону баржи, с которой только что спрыгнули ребята. – Там, на крыше нашей казармы наши сидят. Их в Охотское море несет. Так что, поторапливайтесь, а то разобьет волнами эту крышу к чертовой матери.

Самоходка, взревев моторами, дала задний ход, развернулась и помчалась в пролив.

Волков, Сердюк и Генералов, немного не доходя до своей бывшей казармы, увидели своих ребят, копошившихся возле самоходной баржи, выброшенной на берег, подцепляя ее к тягачу, чтобы спустить на воду.

–Ба! И Волков  тут! – удивились они. – Кто тебя выпустил?

–Да мы с крыши его сняли, – ответил Генералов.

–Давай, давай, ребята, – поторопил лейтенант Васильев солдат. – Воронин, Глущак, Глущенко! Готовьтесь! Как только спустим баржу, тут же садитесь в нее спасать. А вы куда?? – поинтересовался он у Сердюка. Узнав, в чем дело, сказал:

–Потом разберетесь! Дельно придумано, а то грязные все и мокрые, так, что поторапливайтесь! Вагу, вагу давай!!! – закричал он, не обращая на ребят больше внимания.

–Давайте взойдем на ту сопочку, – предложил Волков, оттуда все просматривается.

Взобравшись на сопку, они обнаружили, что от всего поселка, который прилегал к порту, осталось только семь зданий, которые находились на холмах, разбросанных там и тут. Среди них уцелел и барак, бывшее общежитие рыбоконсервного завода. Месяца два в нем никто уже не жил. Люди переехали в новое двухэтажное здание, построенное в центре города.

–Пойдемте-ка туда, ребята, – сказал Генералов.

На территории бывшего общежития они застали такую картину. Вся территория была завалена ящиками. По-видимому, здесь образовалась во время наводнения суводь, принесло ящики, а утащить дальше вода не смогла, помешала стена общежития. Посередине на ящиках стоял Вахов, по пояс вымазанный в красной глине, и что-то пил из горлышка семисотграммовой бутылки.

–Вахов, ты что это пьешь? – подходя к нему, спросил Сердюк.

–Шампанское, ребята, шампанское полусухое, – ответил с блаженной улыбкой Вахов, здесь его вон сколько, – жестом гостеприимного хозяина он повел вокруг рукой. – Нате вам по бутылке, – и он вытащил из ящика, стоявшего под ногами, три бутылки шампанского.

–Дело хорошее, – сказал, протирая руки от удовольствия Волков, – но все-таки есть больше хочется, аж в кишках щемит.

–Да-а, борщечка бы неплохо пропустить чашечки четыре, - ответил Генералов.

–Чего нет, того нет, – сказал Вахов, – а вот, колбаской вас угощу!

Он подошел к деревянной бочке, которая стояла рядом, и вынул оттуда два круга копченой колбасы.

–Хлеба, конечно, нет, но пойдет и так.

Ребята стали есть колбасу, запивая шампанским. За трапезой Вахов рассказал, как он спасся, как брел сюда долиной, утопая в нанесенной водой глине. Ребята рассказали про себя, что с ними было. Поев и отдохнув, они вчетвером отправились осматривать общежитие. Оно было в относительно хорошем состоянии, даже была печь, сделанная из двухсотлитровой железной бочки. На полу валялся разный хлам, занесенный сюда водой через разбитые окна. Они начали вчетвером приводить помещение в порядок.

Сердюк устроил трубу, которая покосилась набок, разобрал ящики и затопил печь. Вахов вспомнил, что у Кузьмы он видел стеариновые свечи, сбегал туда, и запасливая Зина дала ему пару свечек. Завесив окна одеялами, которые нашлись во дворе, правда, мокрые и в грязи, но зато держали тепло в здании, они втащили несколько ящиков в казарму, чтобы было на чем сидеть. Зажгли на одном из ящиков свечу и хотели уже уходить, чтоб порыться в валяющемся там и тут имуществе, во всем том, что не успела утащить вода. Может, что найдут сухое, чтоб одеться. В это время в общежитие зашел, пошатываясь, Бедненький, неся на руках завернутого в пальто какого-то человека, и вместо приветствия проговорил:

–Гляжу, дым из трубы идет, значит там тепло. Дай, думаю, зайду. Сдвиньте к печке ящик, ребята, девчонку принес, может, оживет. Сердце, вроде, билось, когда слушал.

Он положил свою ношу на пододвинутые ящики, пальто раскрылось в разные стороны, ребята остолбенели: перед ними лежала совершенно голая белокурая девушка лет шестнадцати-семнадцати. Как надутые, в разные стороны торчали груди. Ребята смущенно отвернулись. С распоротой губы Бедненького сочилась кровь.

–Ребята, сказал он, промокая ладонью губу, – вы знаете, где военторг стоит? Вот у него пристрой смыло. Пробой выдерните, там вещи теплые есть. Забирайте, сколько сможете, вы ведь замерзли, как зюзики. Да и остальным тоже надо, в общем, тащите все, что дельное. А я – малость отдохну да пойду в порт помогать:  видел – они баржу спускают, да вот занялся девчонкой. Видишь, какая хорошенькая, жалко, если пропадет.

Ребята ушли. Кода они вернулись через час с узлами теплого белья и одеял, Бедненького в казарме не было, а девчушка сидела на ящике, завернувшись в пальто, обняв колени руками.

–Ожила? – спросил Волков. – Как себя чувствуешь?

Вместо ответа девушка спросила:

–Как я сюда попала?

–Да, Бедненький тебя откуда-то приволок. Это солдат у нас такой есть, в общем, как медведь. Ты, что, его не видела?

Девушка отрицательно помотала головой.

–На вот, одевайся, – сказал Волков, развязывая простыню, в которую были сложены вещи. Он достал и бросил ей байковое нижнее мужское белье.

–Да одевайся, одевайся, – сказал он, видя ее нерешительность. – Мы сами пойдем на улицу переодеваться, – и, захватив два узла, все вышли за дверь.

Вскоре они, переодетые, грелись у печки, которую растопили вновь. Немного погодя, пришел и Бедненький, принес с собой два чемодана.

–Задубела? – спросил он. – На вот выбирай, что тебе надо.

–Да не мое это, – запротестовала девушка.

–Как тебя зовут? – спросил он.

–Нина, – ответила она несмело.

–Так вот, Ниночка, ты знаешь, таких не твоих чемоданов сколько валяется по городу? Море!  Так что одевай что подойдет, отвернитесь ребята, сказал он, – пусть оденется. Дайте-ка парни, мне чего-нибудь сухого, кажется, желудок  и тот замерз! Ребята выбрали самый большой размер китайского байкового белья, но Бедненький никак не мог одеть кальсоны.

–Ну, ладно, черт с ними, – решил он. – Давай рубашку.

Рубашку он кое-как одел, напялил. Но только он развел руки в  разные стороны, как рубашка расползлась по швам

–Эх, бедненький я, бедненький, рубашки не лезут! Давай, видимо, сушить свое придется, – промолвил он, присаживаясь к печке.

–Где ты губу разодрал? – спросил Волков.

–Да бежал сзади всех, салаг подгонял, вот волной и накрыло. Ладно, хоть, краешком протащило немного, прижало к стене дома, правда, нахлебался немного, а чем разодрал – и сам не помню. Очухался немного, пошел своих искать, может, уцелел кто. Гусева одного нашел, его в ограду затащило в колючей проволоке, так запутался, как рыба в сетях. Я его кое-как выпутал. Так он только освободился, как рванет от меня на Дунькин пуп, только шмотки грязи из-под ног полетели, я только его и видел. А потом спустился вниз, к своей казарме. Никого не нашел, трупов много, а наших нет. Особенно корейцев много. Они в низине жили. Денег у них в карманах тьма, на книжку не клали и дома не оставляли, так и носили при себе в шароварах. Смотрите, если что – не берите, башку отверчу, пусть родным пошлют. А вы вот что. Обсохли, отогрелись, давайте идите, ищите кастрюли, чашки, ложки, съестное. Что-нибудь, может, попадется. Что-то ведь пожрать надо, приготовить, люди с вечера ничего не ели, уж вечер на дворе. Только кучей не ходите, по двое разделитесь, двое койки искать, их полно валяется.

–Матрацы в военторге есть, сказал Вахов.

–Вот и хорошо, вот ты с Волковым и идите туда. А вы, – мотнул он головой на остальных, идите, пошарьте что-нибудь. Рыбных консервов кругом полно, их наберите.

–У нас колбасы целая бочка во дворе стоит, – сообщил Сердюк. – Давайте, парни, жмите, – поторопил он их, – только побыстрей. Ты ведь на шампанском сидишь, – показал на ящики Генералов, если хочешь, выпей.

–Какого хрена вы молчали! Во рту пересохло, пить хочу, – и Бедненький стал открывать от ящика доску, чтобы достать бутылку. Девушка отправилась вслед за ребятами.

–Ты куда, – окликнул он ее, – к тебе это не относится, в туфлях, сейчас грязи по колено кругом. Кирзовые сапоги через верх черпают, а ты в туфлях отправилась.

–Маму с папой искать, – всхлипнула та.

–Нет уж, моя хорошая, посиди здесь, а то с того света пришла и опять туда хочешь? Здесь тепло, хорошо, а маму с папой я и сам поищу. Скажи только, как фамилия и где работают, только вот ужин сготовлю для ребят.

–Малинины мы, Петр Андреевич Малинин. Мы только приехали работать. Мы все дома были, спали уже после землетрясения-то, девушка заплакала, вытирая кулачком слезы.

–Подожди, Нина, не плачь, может все будет хорошо. Вот гляди, круглолицый солдат, тот, который здесь был, на гауптвахте под замком сидел, в море унесло, и в море не утонул. Вот, уж воистину, говорят, дерьмо не тонет, – пошутил он. – Кому суждено сгореть, не утонет. Так и родители, может, живы еще.

–Как хоть тебя зовут? – спросила девушка. – А то – бедненький да бедненький.

– Да Борей меня зовут, это еще на фронте меня так прозвали, вот и прилипло. Сама видишь, что бедненький, ничего не лезет, одно мучение. Как в древней Греции, материал покупай и в него заматывайся. Ладно, Нинок, пойдем-ка снова к печке, да глотни-ка чуть-чуть шампанского, кровь-то хоть разобьет.

–Боря, я никогда не пила, призналась она.

–Ну, в данном случае надо, – сказал Бедненький, – а то ты, девка, можешь простыть. Правда, придется пить прямо из бутылки, как самым последним алкоголикам. Но в данных обстоятельствах надо.

И он заставил ее выпить граммов двести шампанского, сбегав во двор,  принес из бочки колбасы, дал девушке целую каталку:

–На, ешь, Нина, набирайся сил, да поменьше расстраивайся, жить надо. Тебе сколько лет-то? – спросил он.

–Семнадцатый пошел, – ответила она.

Ну вот, если что и случилось, к родным поедешь, учиться будешь, замуж потом выйдешь. Каждое горе надо переживать.

–У меня нет родных, – тихо ответила она.

–Как нет? – опешил Бедненький. – Братья, сестры, или хотя бы тетки или дяди. У отца с матерью есть ведь кто-нибудь из родных?

–Нет у них никого. И я у них одна. В детдоме оба воспитывались, да так и поженились. У отца-то и фамилия такая потому, что в малине нашли, а отчество дали по имени того дяденьки, который его нашел.

–Вот так  федька, – пробормотал он свою любимую поговорку. «Да-а, подумал он, некоторые люди были и на западном фронте, и на восточном, остались целы, осталось только жить и мечтать о будущем, и вдруг так нелепо погибнуть». – Вот так федька! – снова проговорил он вполголоса. Ну, ладно, Нина, ты давай ешь, а я на улицу выйду, попромышляю что-нибудь.

Вышел он специально, чтобы прекратить на эту тему разговор.

Вскоре пришел Сердюк, принес две кастрюли и эмалированное ведро, в котором были ложки и рыбные консервы.

–Генералов ушел в родник за водой, – сообщил он. – Боря, пойдем, сходим в подвал, там же картошка, у меня сил не хватит дверь сломать, – попросил он Бедненького.

–Ты говоришь – цел наш подвал? Это хорошо! Оставайся, Нина, домовничай, предупредил он ее, – а мы с Митей за картошкой смотаемся. Если кто из ребят придет, будет обижать, мне скажешь. Я ему харакири сделаю. Это я так, – увидев удивленные глаза девушки, проговорил он и отправился к выходу. Навстречу им, проталкивая в двери свернутые матрацы, появились Волков и Вахов, следом за ними шла и часть разношерстно одетых солдат, которые стаскивали баржи.

–Ребята, – сказал Бедненький, – давайте поворачивайтесь и несите в казарму, кто что может – койки, столы, стулья или табуретки. Скоро темнеть будет, а у нас ни сидеть, ни спать не на чем. И без ворчания, быстро. А где старшина? – спросил он.

–Уехал на остров Шумшу  к авиаторам за хлебом, – ответили ему.

–Ну, тогда… это хорошо, живы будем, не помрем!

За этими хлопотами прошло полтора часа. Уже стемнело, когда собрался весь личный состав. Пришли Бахтин, Черников и Федотов. Их подобрал катер 114, который возвращался назад. Они на нем так и были до вечера, спасая людей и разное имущество. Первым делом они нашли Волкова, и ради профилактики, чтоб он больше так не делал, каждый дал по хорошему тумаку.

После ужина старшина Кузнецов, майор Рыбалко и лейтенант Васильев собрали весь личный состав, выясняя, кто присутствует, кого нет. Оказалось, что из пятидесяти четырех человек присутствуют тридцать два. Остальные или потонули, или еще не пришли. Бедненький утверждал, что Гусева он самолично выпутал из колючей проволоки. Гусев нашелся утром: он убежал наверх к радистам, пригрелся там и уснул. Еще через день нашелся Спирин Виктор. Его подобрали с парохода, и он не мог оттуда попасть  на берег. Так что двадцать человек отряд не досчитался. Но это было потом, а пока что все, кто был, стояли в строю.

–Ну, теперь полетят похоронки – погиб при исполнении служебных обязанностей, – сказал Бахтин.

–Отставить, – рявкнул старшина.

–Подожди, Кузнецов, – остановил его майор. Это был преклонного возраста человек, ждавший со дня на день отставки на пенсию. – Конечно, будут и похоронки. Стихия есть стихия, но и работу забывать нельзя. Завтра делимся на три части. Часть пойдет снимать выброшенные суда, часть – на погрузку людей.  Остальные – есть приказ, собирать ценности – деньги, золотые вещи, часы. В общем, лейтенант Васильев введет вас в курс дела. Я пошел.

–Ну, вот что, – сказал старшина, – ты, Боря, давай-ка прямо с утра иди в санчасть к пограничникам, губу-то вон как разнесло, и ты, как Али-баба, чалмы только не хватает, иди, а то, черт его знает, можешь без глаза остаться. Ну, что ж, старики, вам придется народ грузить на суда. Не все уехали, многие остались родных хоронить и сейчас еще ищут. И ты, Нина, иди, поищи, ночевать у Кузьмы будешь, а к вечеру отправим во Владивосток. А, может, уехали они уже, сегодня такая заваруха – не поймешь! В общем, завтра на баржи идут Кузьма, Баринов, Бурцев, Згода, Тумашов, Боровских, Новиков, Сердюк. В подчинение лейтенанта Васильева собирать ценности идут Шлянин, Черников, Волков, Сазонов, Соколов, Спирин, Зайрулин, Торбеев, Воронов. Вахов, поваром пока побудешь. Остальные – стаскивать плавсредства. Всё!

И старшина с лейтенантом ушли. Им тоже подыскали небольшой барак, где они с семьями  и поселились. Им тоже надо было приводить  все в порядок. После ухода командиров и всех семейных стариков, Кузьма захватил девушку с собой ночевать.

–Сумкин, – обратился Вахов к мотористу, который был еще и механиком, маленькому и щупленькому солдатику, – ты сегодня будешь дневальным.

–Ну да! На хрен вас!  Старшина ничего не сказал! Вы будете шампанское лопать, а я буду целую ночь печку кочегарить?!

–Давай я буду! Только мне ящик шампанского на ночь дайте и дров припасите, – пошутил Федя Федотов. Ребята, опасаясь, что никто больше не согласится и откажется, скоренько согласились, благо шампанского было много, и представился случай вволю попировать.

–Тебе какого, спросил его сержант Высоцкий, – сладкое, полусладкое, сухое или полусухое?

–Сухое! – категорически заявил Федотов.

Ему натаскали дров на ночь, и начался пир, который врезался в память всем участникам этого пиршества.

Полутемное помещение. Горящая свеча на ящике. Тосты за здоровье сидящих и скупые мужские слезы по погибшим товарищам.

Ребята, перебивая друг друга, рассказывали, кто как себя вели, кто чего видел. Смешные и горькие истории из этой трагедии. Рассказывали как дед Анисим, благообразного вида старик, с сивой бородой  до пояса, который до этого ходил, опираясь на палку, не в силах переступить валявшееся полено, обогнал Семена, чемпиона части по бегу, когда бежали на Дунькин пуп.

– Как дядька Черномор летел, – гудел Семенов бас, только борода в разные стороны развевалась.

Мельников вспомнил как майор Рыбалко, схватив свою обессилевшую жену за голую промежность, тащил ее на сопку. Когда ребята, изрядно захмелев, стали стрелять  друг в друга из бутылок пробками, солдат Синичкин выхватил, найденный где-то наган:

– Не из того вы стреляете! – пьяно заорал он и выстрелил в железную печную трубу. Бедненького как пружиной выбросило вверх. Через мгновение наган был в руках Бориса, а Синичкин головой вперед, сметая на пути бумажки, ехал к порогу.

– Всем спать!! – жестким голосом приказал он. – Пить не можете, молочко вам только пить и то через соску! Тоже мне десантники! Портовые грузчики  какие-то! Отберите у них это пойло, – обратился он к Бурцеву и Близнецам. Те, ни слова не говоря, быстро стали собирать бутылки и вставлять их обратно в ящики. Ребята, покачиваясь, стали разбредаться по койкам.

Вскоре в казарме послышался храп, стоны и всхлипыванья. Лишь возле двери сидел на своем ящике пьяный дневальный Федотов и досасывал из горлышка бутылку шампанского.

Утром поели те же  консервы  с колбасой и хлебом, который привез старшина от авиаторов. Оттащили от прохода пьяного дневального, загородившего своим телом как амбразуру выход на улицу. Он умудрился за ночь выпить пол-ящика шампанского и теперь как казак Запорожской Сечи, лежал поперек прохода, раскинув руки.

Увидев его, старшина тут же объявил ему пять суток ареста, забыв, что гауптвахты нет. Вспомнив об этом, плюнул в сторону дневального и повелел, чтоб духу его не было на берегу целых две недели.

Ребята, морщась с похмелья, пошли каждый по своим местам, прихватив с собой пьяного дневального.

К обеду старшина Кузнецов привез от авиаторов котлы для варки пищи, а также мяса, муки, сахара и прочих продуктов, взяв для этой цели у пограничников вездеход и снабдив отряд на неделю продуктами.

–Вот черт! – чертыхался он, садясь вместе с Ваховым чистить картошку.

–Ну, старшина у авиаторов и жила! Зимой снега не выпросишь, насилу дал!

–Михаил Григорьевич! – рассмеялся Вахов. – Да ведь сам такой! Только сейчас тебе нечего давать! Урюк в компот и тот по карточке, ягодка вягодке, бывало, даешь. Спирт положенных сто грамм – тоже рука трясется!

–Я бы его вообще его отменил! – взъярился старшина. – Морока только с ним одна! Строят, спятерят, отдадут пить одному – он как орангутанг становится после этого, жаль, деревьев здесь больших нет, а то бы, как обезьяны, по сучьям прыгали. Бедненького, если досыта напоить, он один годовой запас за день выдует. Потом бы ходил возле него на цыпочках, как балерина руки заламывал да в окно глядел, где там место помягче. Мне уж эти старослужащие вот где стоят!

Старшина ребром ладони показал на горло.

–Все – старшины, а я один – сержант по званию. Вот попробуй, прибери их к рукам! Да еще фронтовики. Уезжали бы скорее, я, хоть, дисциплину бы навел.

Старшина в сердцах бросил очищенную картофелину в ведро.

– Сейчас будет тарарам! Говорил, говорил майору, не надо нашим ценности собирать, на это пограничники есть. Они только от одной ценности ушли – к другой придут! – старшина имел в виду шампанское. – А там сейчас валяется и спирт, и коньяк, и закуска там. Вот увидишь, на обед все придут под мухой!

Но старшина явно недооценил своих солдат. На обед не пришел никто. Пришел лишь лейтенант Васильев и, как великую ценность, принес в руках пару грязных кирзовых сапог. Один из собирателей ценностей скинул сапоги, подложил их под голову и улегся на них спать. Лейтенант вытащил из-под головы солдата сапоги и принес в казарму в назидание нарушителю: чтоб неповадно было. Босой собиратель пришел через два часа и принес с собой две бутылки коньяка и сейчас стоял как гусь на одной ноге, попеременно грея то одну, то другую ногу возле печки. Увидев его, старшина обрадовался как самому близкому человеку.

– А-а, пришел, дорогой! Без штанов, но в бескозырке!

Начинало подмораживать, и солдат мог отморозить ноги. Старшина резво развернулся и побежал к майору с докладом, что ответственное задание будет выполнено, если к этому делу привлечь пограничников, что у его солдат при виде ценностей закружились головы и они попадали там, где их нашли, и теперь при благополучном стечении обстоятельств придут в казарму вечером или ночью. Старшина язвил. Он был рад, что оказался прав.

– Вот что, Миша, – по-домашнему обратился он к Кузнецову, – завтра всех провинившихся – на суда и пусть побудут там с недельку. Больше помочь тебе не могу, варись в этом котле сам. Я бы тебе посоветовал, черт с ними. Наша задача, чтоб все плавединицы были на ходу, стащены с берега и отремонтированы в течение трех суток. Слышишь меня? Не дней, а суток. Придется работать сутками. Пришла телефонограмма, вышли пароходы с продуктами и одеждой для пострадавших районов Камчатки и Курил, а на побережье портов нет. Придется раскидать самоходки по Курилам и Камчатке. Коллектив весь опытный в этих делах, его в данных обстоятельствах расформировывать нельзя, а подготовленных кадров у нас нет. Так что, черт с ними пусть выпивают, но на работе что б были. В течение трех суток что б все баржи были на плаву, ну а слишком ярым сторонникам этого зелья пройдись по усам, в этом греха нет, обижаться не будут потому, что знают за что. Завтра же поезжай в танковую часть на Шумшу и сварочный аппарат чтоб здесь был: некоторые единицы пробоины получили, варить надо. Электродов не забудь привезти. Иди, старшина, да будь там почеловечней, на совесть нажимай, а гайки потом подкрутим.

Уже стемнело, когда ребята пришли в казарму. Пришли, шатаясь из стороны в сторону, и собиратели ценностей. Перед ужином старшина держал речь. Он, даже, словом не упрекнул выпивших солдат. Он говорил о тяжелом создавшемся положении на отдаленных точках Курил и Камчатки. И что должны спустить на воду все пригодные к плаванию суда за трое суток, так как вышли пароходы под разгрузку, говорил, что он надеется на старые кадры десанта, которые должны выручать попавших в беду товарищей.

–Я вам разрешаю, – под конец сказал он, – выпивать, но работу не забывать, не пейте, где попало. Найдете – несите сюда, сделаем каптерку, и будем складывать туда, зимой пригодится. Когда захочется, тогда возьмете, сколько вам нужно. Кто из вас каменщики? – спросил он.

Таковых нашлось два человека. Он им выделил троих подсобников и велел завтра же сложить развалившуюся плиту, усовершенствовать ее так, чтобы в армейских котлах можно было готовить еду. Выделил людей на ремонт здания и остекление окон. Стекло он тоже выпросил у авиаторов.

–Заберешь этих собирателей к себе, – сказал старшина Бедненькому. – Видеть их не могу!  И на ремонт.  Как хочешь, так и управляйся. На кухне будет работать Вахов, – закончил он и пошел к выходу, по пути вынув одну бутылку шампанского из ящика.

–Не все вам пить, – промолвил он уходя. 

Перед ужином как старший, назначенный старшиной, Борис милостиво разрешил, кто желает, взять по одной шампанского.

–А вам, друзья, – супчик и в постель. Вы и так пьяны!

Это относилось к собирателям. Они это поняли и, немного для приличия  поковырявшись ложками в мисках, отправились по своим постелям.

–Медведь проклятый! – донеслось оттуда.

–Кто это там ворчит? – спросил Борис. Гробовое молчание было ему ответом.

После ужина у ребят снова развязались языки и снова пошли воспоминания прошедшего дня.

Федотов рассказывал про Бедненького, как он за брюки стащил со штормтрапа лейтенанта, который расшвыривал солдат, пытался  первым попасть на корабль. Борис сдернул его оттуда и он, сорвавшись, угодил ему на шею, оседлав как заправского коня. Борис, взяв его за брючной ремень, снял его как пушинку.

–Ты, парашютист! – выругался Боря.

–Немного его тряхнул, тот из брюк и выпал, – рассказывал Федотов. – Подхватил их руками и смылся. Больше мы его не видали, наверное, на другую баржу перепрыгнул, семерка рядом стояла, наверно, туда сбежал.

–А мы, – рассказывал Леша Горлов, – к сто тринадцатому катеру подошли. Глядим, он на боку лежит, один бок в воде, другой наружи. Осмотрели бок, который не в воде, там штук пятнадцать дырок – палец полезет. Мы решили: чепикизабьем, воду откачаем и на слип отведем. Вот стараемся, чепики заколачиваем. Потом гляжу – моя фуражка плавает, одеяло солдатское, чемодан Гречихина. Думаю, откуда им взяться? Отлив отошел, глядь, мать честная, а там с другой стороны полборта вырвано и оттуда волной наши вещи вышвыривает! А мы чепики бьем!! А майор-то из саперного батальона, который перед наводнением помер, как в гробу был, так и остался – нашли аж под сопкой, туда унесло, схоронить не успели. А батальон, говорят, весь погиб, он же в самой низине стоял. Один солдат остался – в самоволке был у одной, а она на сопке живет.

– А мы, – рассказывал солдат Свиридов, пошли за людьми, третий рейс делали. Приткнулись к пирсу. Кто-то поглядел в воду, а там женщина сидит, по пояс песком заметана и рука за голову запрокинутая. Голая вся, только цепочка на шее, то ли медальон, то ли крест какой, за титьками не разглядел, молодая еще, груди больно пухлые, лицо-то волосами закрыто.

– Не мама ли это? – послышался голос от порога. – Волосы какие  у неё были? – спросила Нина, подбегая к солдатам.

– Да черные, – ответил Свиридов.

– У ней тоже цепочка на шее была, – плакала девушка. –Товарищ солдат, завтра покажете, где это? – она умоляюще посмотрела на него заплаканными глазами.

Свиридов растерянно обвел сидящих товарищей взглядом, как будто искал помощи.

– Ладно, Нина, утром, – ответил солдат Евгений Новиков.

– Та ведь молодая, – сказал Федотов, – я тоже видел.

– Мама тоже не старая, тридцать семь только.

– Да как ты сюда попала, – опомнился Бедненький, – ведь ты должна уехать.

–Не поехала я никуда, папу хоронила. Я узнала его по наколке, – плакала девушка. – «Сибирь» у него выколото, и солнышко всходит, а лицо не  узнать, все ободрано.

–Может, не отец это, – хотел утешить ее Борис.

–Нет, отец, отец, – замотала головой она. – Я, что – ребенок? Не знаю своего отца?

–Нина, кушать будешь? Не ела, наверное, – переменил тему разговора Бедненький.

Девушка снова замотала головой:

–Спать хочу, – сказала она.

–Пойдем, я отведу к Кузьме, Зине, – сказал Борис вставая. Он обнял девушку за плечи и повел к выходу.

Кода за ними захлопнулась дверь, с растерянным видом Свиридов сообщил:

–А ведь женщины там уже нет, что будем делать?

–Как это – нет? – спросил кто-то из сидящих.

–Да винтами ее все размолотили, ничего не осталось. Только к вечеру красное пятнышко было, а за ночь и того не будет. Не все ведь видели, что там под водой, ну и раскромсали всю.

–Ей об этом не говорите, – попросил Новиков. – Скажем, что, видимо, похоронили. А то будет думать, что ее мать была. Через некоторое время вернулся Борис, необычно задумчивый. Разделся, посидел немного на койке, крякнув, промолвил:

–М-да, – и нырнул под одеяло.

Он не сказал ребятам, что по дороге к Кузьме растерявшаяся девчонка предложила, чтобы он взял ее замуж. Борис опешил от этих слов, встал, как пень, посреди дороги. Он не ожидал такого поворота дела.

–Ты что, ты что, с ума сошла, Нина? – промолвил он, наконец. – Тебе еще десятый класс заканчивать надо, а ты – замуж!

–Раз ты меня спас, да и школа работать не будет, возьми замуж,  Боря! У меня родных никого ведь нет, ехать некуда, стряпать умею – мама научила.

–Да разве я назначал тебе такую цену, всполошился он. – Ты знаешь, с какого года я? С двадцать четвертого!! Мне уже двадцать восемь лет стукнуло, а ты с тридцать пятого, ведь, на одиннадцать лет разница. Ты найдешь молодого парня, а я, ведь, для тебя – старик!

–Не поеду я никуда!– заявила она упрямо. – Люди говорят, что кто в столовой и пекарне будет работать и на китобазе, те люди могут остаться здесь. Вот я и устроюсь куда-нибудь и работать буду.

Вот об этом сейчас и думал Борис, лежа на койке, что будет с девчонкой, как уговорить, чтоб уехала.

Как и было намечено, все плавсредства за три дня были отремонтированы, залатаны и спущены на воду. Но пароходы что-то задерживались, как сообщили, на день. Остро вставал продовольственный вопрос.

На третий день утром пришел старшина и сообщил, что им разрешили забивать скот, который остался после уехавших хозяев. В эту экспедицию отправились пять человек во главе с Александром Бариновым. Возле небольшого домика, стоявшего на пригорке, они услышали повизгивание голодной свиньи, в спешке брошенной в закрытом сарайчике, который примыкал к задней стенке дома.

–Дайка сюда карабин, – сказал Баринов.

Забрав карабин у сержанта Торбеева, клацнул затвором, вгоняя патрон в патронник, открыл дверь и вошел в сарай.

–Вот это боров! – послышался оттуда голос. – Ребята! Поддержите там дверь, чтоб не удрал, – попросил он.

Двое парней навалились на закрытую дверь. Послышался выстрел из карабина, истошный свинячий визг и отчаянный вопль Баринова.

–Куда, черт, прешь, куда?! – заорал он, затем последовала трехэтажная брань, послышалось бряцанье упавшего карабина, скрип открываемой двери, а через мгновенье, звон разбитого стекла, и спиной к ребятам вместе с оконной рамой вывалился Баринов. Тут же за ним в разбитом оконном проеме показалась здоровущая, окровавленная морда свиньи, на губах которой вскипала кровавая пена. Вскинув ноги на подоконник, свинья хотела последовать вслед за Бариновым. Сорвав с плеча карабин, солдат Алексей Горлов выстрелил в грудь свиньи. Коротко хрюкнув, она медленно сползла с подоконника назад в сарай. Встав с земли, вытирая ладонью щеку, посеченную стеклом, стал рассказывать, как это произошло.

–Когда дверь захлопнули, – объяснял он, – я выстрелил ему в лобешник. А он как набросится на меня. Пасть разинута, глаза как у волка горят, чуть не сбил с ног. У меня и карабин вылетел. Я из стойла выскочил, дверь не успел закрыть на крюк, он за мной ринулся. Такая дура в момент загрызет! Я в окно сиганул. Вон, какой, боровище, пудов восемь-девять потянет!

Ребята смеялись, подшучивая над Бариновым.

–Вот как надо! – подначивал Федотов. – Сразу видно, что десантник вместе с рамой вылетел, и только чуть-чуть щеку поцарапал. А реакция – какая! Выстрел еще не утих, а он уже на улице! Хватит вам дверь подпирать, животы надорвете, – крикнул он солдатам, хотя они дверь уже не держали, а стояли в стороне, – Баринов уже здесь!! Удивительная у тебя, Саша, способность из дома на улицу проникать, – издевался Федотов.

–Это еще цветики, – послышалось среди солдат, – рядовой случай. Вот если бы там бык был, он мог бы запросто проникнуть через стену или припертую дверь, только Ваську с Гришкой пришлось бы навечно вносить в списки отряда, как геройски погибших, подпирая эту дверь!

–Хватит вам зубоскалить! – отмахнулся Баринов. – Вы разделывайте тушу, а я пойду мешков еще поищу, а то в трех не унесешь. В следующий раз вы пойдете, а я посмотрю, как это у вас получится!

Но остальным этого испытать не пришлось. Перетаскав мясо, пошли снова и напали на пасшихся телят, которых привели к казарме  и сделали им загородку, решив колоть на мясо по потребности.

Вечером выпал обильный снег, спрятав под своим покровом все, что натворила природа до мая месяца будущего года. А утром пришли пароходы. Плавсредства, разделившись на три группы, отправились каждая за своим судном, снабжать продовольствием и солдатским имуществом отдаленные изолированные точки Камчатки и Курил. Две тяжелых самоходных баржи Т-13 и Т-7 ушли разгружать суда на мыс Васильева.

Они почти что все выгрузили, когда разыгрался жестокий ночной шторм. В кромешной ночи луч прожектора выхватывал пенные гребни волн. Федотов и Боровских, которые были капитанами этих барж, хотели выброситься на берег, чтоб не рисковать единицами и людьми, а потом, когда стихнет шторм, разгрузить пароход, на котором оставалось немного картошки. Но командование части не согласилось с ними, мотивируя это тем, что за простой парохода надо много платить, и приказало выгрузить оставшуюся картошку.

При отходе от берега, Т-13, на котором работал Федотов, волной посадило на камни, но он успел развернуться на выход. Следующий вал снял с камней суденышко. Дав самый полный обоими моторами, которые имел танковоз, Федотов отошел от опасного места, но вдруг почувствовал, что баржа не чувствует рулей. Поняв, что их срезало о камни, он начал управлять одними моторами. С двумя винтами танковоз имел возможность маневрировать, включая  попеременно то – один, то – другой мотор. Федотов принял, как ему казалось, правильное решение идти на корабль, встать на бакшток (буксир), самим вылезти на борт.

–Если выброситься на берег, то при таких накатах танковоз получит пробоины, что окончательно выведет его из строя. А так мы отстоимся на бакштоке, – объявил он свое решение двоим сопровождающим и двоим своим матросам. Он не мог предположить, что днище от удара в моторном отделении лопнуло, и оттуда стала поступать забортная вода и мотористы Шлянин и Сазонов, включив помпы обоих моторов, откачивают воду.

–Дойдем, – утешали они себя, – тут недалеко, помпы справляются. Только чего это он нас взад-вперед дергает: то – левый, то – правый мотор включай?

Правый шляминский мотор вдруг завыл на холостых оборотах.  «Винт от удара слетел, – подумал он. – Ну, ничего и на одном дотянем, не в первый раз такое случалось, на камни посадит и лопасти долой!»

Над правым мотором заметалась стрелка телеграфа, требуя «полный вперед!». В переговорное устройство, в раструб, что-то кричал Федотов. Но грохот работающих моторов заглушал все. «Что он там?» – мысленно спросил сам себя Шлянин. Заглушив свой бесполезный теперь мотор, Шлянин приставил ухо к раструбу.

–Иван! – орал в трубку Федотов. – Что там у тебя с мотором? Ты зачем его заглушил?

–Винт слетел, Федя! – крикнул в раструб Шлянин.

–А-а-а, чтоб твою мать, – послышался в раструб отчаянный мат. – Иван! – послышался снова голос в раструбе. – У меня рули срезало, иду на одних моторах, ты понимаешь, что это значит?!

К горлу Шлянин сразу подкатился ком, не давая ему выговорить ни слова.

–Что ты там молчишь? – снова послышалось в переговорное устройство. Может, так что. Попробуй, включи. А то унесет, черт знает куда.

–У нас в моторном вода, днище по шву лопнуло, – крикнул Иван не своим голосом. – Мотор выключил, вода прибывать стала.

–Немедленно включайте моторы, недотепы! Послышалась истошная ругань Федотова. – Почему об этом мне не сказали, я бы выбросился на берег!

Нажав на стартер, заставивший взреветь мотор, Шлянин, рассказал подошедшему Сазонову, что случилось. Лицо Сазонова стало сразу белее мела. Включив помпу, Шлянин стал наблюдать за водой. Минут через десять он с облегчением вздохнул: она больше не прибывала. Значит, пока работают моторы, они будут держаться на плаву. Танковоз с двойным днищем и двойными бортами, между которыми находился воздух, не потонет в любой шторм, если не налетит на скалы.

Узнав в чем дело, матросы Зуев и Пирогов кинулись к рундуку, в котором была ракетница и ящик с ракетами, совсем забыв, что ракет нет со вчерашнего дня. Во время ночных разгрузок они за неделю, освещая ими подходы, все их израсходовали, даже аварийные красные. Вспомнив об этом, все равно продолжали рыться в рундуке, надеясь отыскать хоть одну ракету.

–Нет там ничего, – сказал, захлопывая рундук Федотов. – Идите, лучше, закрепите талрепы на трапе, а то оторвет еще.

Определив по компасу направление, в которомнаходилось судно, стал часто мигать прожектором. Азбуку Морзе он не знал, но все равно этим миганием старался привлечь к себе внимание, может, на судне поймут, что у них неладно.

Но косой от ветра, секущий кожу  дождь свел к нулю все старания Федотова. Лишь белые буруны на гребнях волн, да черные провалы между ними высвечивал прожектор вокруг их суденышка. Ветер срывал макушки бурунов и мелкой кисеей гнал над волнами. Он понял, что луч прожектора сквозь дождь не пробьется и ждать им помощи неоткуда. Их хватятся часа через два-три. За это время они потеряются в этом черном хаосе, как иголка в сене.

«На сколько хватит горючего? – билась в голове тревожная мысль. – Хотя бы продержаться до конца шторма, – думал Федотов. – Днем нас все равно найдут».

Солдаты, сопровождающие грузы, не привыкшие к морской качке, совсем раскисли. Их беспрерывно рвало. И сейчас они с позеленевшими лицами корчились на паёлах, под ногами, схватившись за животы.

Танковоз бросало из стороны в сторону, производя при этом всевозможные наклоны и повороты, вознося его на гребень очередного вала, чтоб потом с маху бросить в провал между волнами. Пока танковоз падал вниз, тело как в космосе получало невесомость, сжимаясь в комок, покрывалось мурашками. Кажется, если в это время ни за что не держаться, то можно свободно парить в воздухе. Недаром старые моряки, проработавшие лет пятнадцать-двадцать на больших судах даже в трехбалльный шторм не могли долго находиться на самоходках, их укачивало.

Когда до рассвета оставалось часа три, дождь прекратился и ослаб напор ветра. В переговорном устройстве послышался испуганный голос Шлянина:

–Федя, слышишь Федя! Вода стала прибывать. Помпы не успевают откачивать, шов, видимо, разошелся еще больше.

–Ну,  все – п…дец, – матерно выругался Зуев.

–Пошел ты к черту, каркаешь как ворон! Три лба тут стоим, давай хватай ведра и через люк отливать будем.

Оставив включенным прожектор, они бросились вон из рубки, прихватив с собой два ведра, предварительно задраив дверь, чтоб не вывалились из нее укачанные до бессознательного состояния солдаты. С этого мгновения счет времени для них перестал существовать. Ими овладело одно желание – выжить, продержаться до рассвета, значит, до спасения. Они как маятники качались туда-сюда, отливая воду ведрами.

Уже совсем рассвело, затих ветер. Ленивые громадные валы медленно опускали и поднимали танковоз, а они, мокрые с головы до пят, все черпали и черпали воду. К ним пришли на помощь пришедшие в себя солдаты. Но вода медленно и неумолимо поднималась. Сазонов и Шлянин тоже вылезли наверх, бросив работающие моторы, так как невозможно стало стоять в холодной воде. Но вот настал момент, когда заглохли моторы. Вода залила аккумуляторы. Воцарилась первозданная тишина.

Бросив бесполезные теперь ведра, ребята огляделись по сторонам. Танковоз был в плачевном состоянии, огрузнув всем корпусом ниже привального бруса, он медленно взбирался с волны на волну. По всей вероятности, получил пробоины и в корпусе.

–Тонем ребята, тонем! – заплакал один из сопровождающих.

–Брось выть, стервец! – оборвал его Пирогов, – а то за борт вылетишь, чтоб панику не наводил. Пойдемте, лучше, посмотрим, чего у нас там есть, кажется пять спасательных поясов и два круга. Приготовиться надо.

Пояса – пять штук – оказались на месте, а спасательные круги, которые были закреплены на рубке – исчезли, их выбило из гнезд и унесло

–Ну, вот что, – не подлежащим возражению голосом проговорил Федотов сопровождающим. – Снимайте шинели, я вам пояса как надо укреплю. В шинелях можете выпасть с них. Накачались вы на нашу шею, – ругался он. – Какой дурак придумал картошку сопровождать, как будто колбасу или водку.

При этих словах корма мягко пошла вниз.

– Б…дь, тонем!! – вновь завизжал, как поросенок, солдат.

Все опрометью выскочили из рубки, захватив пояса, побежали на нос. Танковоз сильно завалился на левый бок, просев кормой в воду до самых дверей рубки, а нос неестественно вздернулся вверх.

– Скорей надевайте пояса, – кричал Федотов, – и прыгайте в воду, отплывайте дальше, а то воронкой затянет.

– Пароход, пароход!!– закричали в два голоса Сазонов и Пирогов. Все поглядели направо, куда они показывали. К ним, дымя двумя трубами, шел пароход «Азов».

– Парни, давайте подождем прыгать, – предложил Пирогов, – в самый последний момент прыгнем. Шлюпки сейчас спустят и подберут.

Ребята с трепетом стали ждать пароход, готовясь в любую минуту прыгнуть за борт. Но «Азов» шлюпки спускать не стал, а видно было, как матросы, выбросив рядом три штормтрапа, расположились по их бокам, собираясь принять потерпевших.

«Азов» очень осторожно подошел к танковозу, отработав назад, остановился параллельно  борта.

– Больных нет?!– послышался усиленный в мегафон голос.

– Нет!! – закричали вразнобой  ребята.

– Давай быстро влезайте! – раздалось сверху.

– Боцман, готовить буксир! – вновь прозвучала команда

– Есть готовить буксир! – неслось в ответ.

Ребята, улучив момент, по трое стали взбираться по штормтрапу. За ними пошли еще трое. В это время волна прижала вплотную танковоз к борту судна. Федотов ногами почувствовал, как дернулся танковоз, и корма резко стала опускаться вниз. Он едва успел вцепиться руками в штормтрап, как палуба ушла у него из-под ног.

Выбравшись наверх, спрыгнув с фальшборта на палубу, он посмотрел вниз. Т-13, задрав нос кверху, отвесно уходил вниз. Из пробоины в носу с брызгами воды с шипением вырывался воздух. Через минуту на этом месте ничего уже не было.

Федотов услышал по микрофону, как их приглашали в кают-компанию. Он повернулся, чтоб идти, и увидел, как его внимательно разглядывает команда «Азова».

Когда Федотов ушел, боцман произнес:

–Двадцать лет на судах хожу, но ни разу не видел, как люди на глазах седеют. Гляжу, от висков седина бежит-бежит, как пеплом волосы сыплет!

В душевой, куда их привели помыться, увидев в зеркало свое отражение, не понял в чем дело. Он энергично стал встряхивать с головы, невесть откуда взявшийся, пепел.

–Нет, сынок, – послышался сзади голос капитана. – Седину не стряхнешь! Теперь весь век носить будешь. В море это бывает. Кто в море не бывал, тот горя не видал, так пословица гласит. Ну, ничего! – утешил он Федотова. – Седина молодости не помеха. Жив остался и, слава богу! Есть будете? На стол вам накрывать, – спросил он, – или сразу спать пойдете?

–Спать сразу, – послышались голоса.– А другого танковоза вы случайно не видели?

–Телеграфировали с берега, что и второй пропал. Он был у нас. Мы ему сбросили один строп ящиков с картошкой, и больше не стали, побоялись, как бы с якоря не сорвало. Ушли штормовать. А он потопал на берег и не пришел. Я им телеграфировал, – в сердцах выговаривал капитан, – якорь травит, ухожу штормовать в море, а они, остолопы, все равно шлют. Ладно, идите спать во второй кубрик, – промолвил он, видя отрицательное покачиванье голов,медленно повернулся и так же медленно закрыл за собой дверь.

В душевую им принесли переодеться сухого матросского белья и по сто пятьдесят граммов спирта в целях профилактики. Придя в кубрик, ребята, не успев донести до подушек головы, спали уже мертвым сном.

                                     

* * *

Илья Боровских видел в прожекторном луче, как запрыгал по камням Т-13. Сам он сошел с мели благополучно. Видя, что «тринадцатый» последовал за ним, дал полный вперед, по дороге обдумывая создавшееся положение. «Если шторм еще усилится, к этому месту больше уж не подойти»,–думал он. Дно, усеянное камнями, не позволит, разобьет о камни или посадит на пирс, через который сейчас переваливались волны.

– Ну и погодка, – обратился он к матросу Боярщенку, – гляди, какая круговерть началась, – показывая в окно на косые несущиеся струи дождя.

– Ни хрена не видать!– согласился тот.

– Нам по инструкции сказано: три балла – нельзя выходить в море, а сейчас семь-то, наверно, точно есть. Были бы на гражданке, послал бы их на три буквы, а сам  не ругался.А то командир, значит, должен лезть ты в огонь и воду. Из-за этой картошки готовы солдат перетопить!

За этими разговорами прошли те полчаса положенного хода до корабля, где они должны с ним встретиться.

Боровских стал с беспокойством оглядываться по сторонам. И тут с правой стороны по курсу стали просвечивать сквозь дождь огни парохода. Сделав разворот. Боровских хотел пристать к правому борту «Азова». Но с этой затеей ничего не вышло. Волны, как щепку, кидали танковоз.

–По кой черт вы пришли?– перегнувшись через фальшборт, закричал боцман.– Вам же радировали, чтоб больше не приходили. Уходим мы, стоять больше невозможно. Отойдите немного, мы развернем судно, загородим вас от волн, может, что и получится. Как только развернемся, тут же подскакивайте с левого борта под второй трюм. Только быстро, чтоб успеть загрузить.

Боровских тут же отошел от борта судна. Заработал винт «Азова», корма пошла навстречу ветру, загораживая собой волны. Как только прекратил работать винт, Боровских тут же подскочил к левому борту под второй трюм.

–Выброску, выброску давай,– кричали сверху.

Матрос Боярщенок, сдув с верхней губы капли дождя, крякнув, бросил смотанную кольцами выброску наверх. Плетеный груз выброски с привязанной к нему бечевой, описав в воздухе кривую, шлепнулся на палубу «Азова». Отдав, сколько нужно, конца (стального троса), Боярщенок, выбрав самую низкую точку опускания танковоза, когда он находился между волнами, быстро намотал конец восьмерками на кнехты. Не успел он распрямить спину, как резкий рывок едва не сбил его с ног.

– Майна быстро! – раздался сверху голос виромайнальщика. Раздался треск ломающихся ящиков и дробный раскат по трюму картошки.

«Ну, теперь в мешки ее будут собирать» – подумал он, быстро подбегая к чану, чтоб отцепить строп, и едва успел это сделать, как послышался противный скрежет металла об металл. Он понял, что это квадратный нос танковоза при подъеме на волну бороздит углом борт «Азова». Потом резкий рывок и характерный треск обрывающегося конца. Танковоз, как козел, еще раз боднул борт судна и отскочил в сторону. Боярщенок кинулся выбирать обрывок троса, чтоб не попал под винт.

– Отходи!! – закричал сверху боцман.– Вы мне всю краску обдерете. Да и якоря не держат. Уходим мы.

– Боцман, на клюзе!– раздалось в микрофон. Боцман исчез из полосы света, как растаял. Через минуту послышался ответ:

– Есть на клюзе!

– Вира якорь!– гремело над палубой.

– Есть вира якорь!– неслось в ответ.

– Малый вперед,– донеслось еще раз наверху.

Загремела якорная цепь, наматываясь на брашпиль.

Боровских отвалил в сторону от корабля, сделав полукруг, взял курс на берег, высвечивая прожектором косые нити дождя, белые буруны волн и черные пропасти между ними. Моторы с натугой ревели, взбираясь на гребень волны. Взобравшись наверх гребня, начинали отчаянно выть, вращаясь в воздухе холостые винты.

– Разобьет нас о пирс, Илья!– высказал предположение матрос Лямкин.

– Да я и сам уж думаю, Андрей, куда-то надо в другое место притыкаться,– задумчиво проговорил Илья.– Слева от пирса есть песчаная отмель, небольшая, давай туда выбросимся. Или миль семь отсюда есть берег пологий, туда можно. Давай лучше туда,– сошлись Лямкин с Боярщенком.– Там хоть есть за что зацепиться. Видел – дот японский стоит. Он метров тридцать от берега. У нас конца хватит. Вот в амбразуру петлю просунуть, а в петлю с той стороны чурбан воткнуть.

–Давай согласился Боровских.– Только идите и проверьте: он не перепутанный ли там. Чтоб единым духом было: раз и закрепился! Привяжите к нему выброску, чтоб вперед с ней убежать налегке.

Ребята ушли готовить трос, а Илья, довернув немного баранку, изменил направление, взял курс на отмель. «Только бы дот не проскочить, а то там камни из воды торчат, за отмелью. В этой каше ночью их и не видать, за полчаса измелет между ними, и танковоз не найдут»,– думал он, изо всех сил стараясь, что-нибудь разглядеть в свете прожектора. Но там по-прежнему был косой секущий дождь и чернота ночного штормившего моря.

Зашли ребята, сказали, что  все приготовлено.

–Ну и ну!– промолвил, отряхиваясь, Боярщенок.– Если бы не за что было держаться, давно за борт выбросило. Давайте, ребята, смотрите,– строже предупредил их Илья.– Не дай бог, проскочим дот, тогда от царствия небесного отделяет нас каких-то двадцать минут.

–Я на нос пойду,– сразу всполошился Лямкин.– Оттуда смотреть буду.

Ни слова не говоря, с ним ушел и Боярщенок.

Минут десять они как приклеенные, стояли на носу, держась за борт. Потом, как по команде, замахали руками, показывая под острым углом движения судна. Илья тут же посветил в ту сторону прожектором, и сразу увидел дот и кипящий, пенный прибой. Он круто развернул танковоз и устремился на белеющую стену дота. «Эх, волну бы оседлать,– думал он,– далеко бы выскочил, а то попадешь под волной, считай, винтов нет!».

Так и случилось: Т-17 оказался под волной, сел раньше времени на пузо. У винтов, хрястнув, отвалились лопасти, задев каменистое дно. Следующий вал подхватил танковоз и понес его дальше на берег.

– Прыгай!!– закричал Илья, когда Т-17 сел на каменистое дно.

Боярщенок перемахнул через борт и во весь дух помчался к доту, следом за ним по пятам, пенясь, катился вал. Танковоз приподняло и потащило вдоль берега к каменной гряде. Когда волна отошла и танковоз сел на дно, Боровских, бросив сейчас ненужный штурвал, буквально за шиворот выкинул Лямкина через борт.

–Беги!!!– орал он,– волной накроет!!

Лямкин вскочил на ноги и опрометью побежал к доту. Пока они нашли подходящее полено и закрепили трос в амбразуре, Т-17 подтащило к самому краю камней. Но Илья успел закрепить конец за кнехты. Мотористы, как только вышли их строя винты, заглушили моторы и стояли теперь  вместе с Боровских. Подождав, когда отошел очередной вал, все трое попрыгали на мокрую гальку, и как зайцы, оглядываясь, помчались к стоящим на берегу Лямкину и Боярщенку.

–Ну вот, приехали,– немного отдышавшись, с усмешкой произнес моторист Евгений Новиков.– Сверху дождь, а на земле – снег. Не утонули, так замерзнем!

–Ладно, ты этому радуйся,– успокоил его второй моторист Бахтин Николай. – Часа через два отлив будет. Танковоз отсохнет, и мы в машинное пойдем спать. Моторы у нас V-образные. Прогреем их, между головок постелем матрацы – и храпака! Ладно сопровождающие ушли с Федотовым, а то спать негде было бы. Что-то Федька и к борту не подходил,– проговорил Илья.– Не случилось ли что?

–Что он, дурак, что ли, как ты?– зло ответил ему Женька Новиков.– Он, видит, наверное, что невозможно идти, пока волна не такая большая была, повернулся и выбросился возле пирса. И, наверно, уже спят у авиаторов. А ты, как дурак, поперся. Чуть людей не утопил. Еще бы каких-то двадцать метров и точно в клыки влез! Их что, эти камни, даром, что ли, клыками прозвали? Вот и мы оттуда хрен выбрались бы.

–Ладно тебе, Женя, ныть!– Бахтин подтолкнул его плечом.– Гляди, отлив начинается! Видишь, танковоз в другую сторону погнало?

Танковоз, выделяясь черным пятном, как корова, привязанная на веревке, гулял на тросе вдоль берега. Волны то – снимали его с мели, утаскивая в море, на сколько позволял трос, то – выбрасывали опять на сушу.

Замерзнув до самых костей, ребята чуть дождались, когда отступило море и танковоз основательно сел на мель.

Когда забрались, наконец, на танковоз, молчавший, все это время Лямкин, внес дельное предложение.

–Ребята,– произнес он,– ведь, картошка-то может замерзнуть! Давайте, хоть себе ящиков шесть в машинное отделение положим.

Посовещавшись, ребята решили, что мотористы идут прогревать моторы, а остальные – перетащат картошку, сколько позволит место в машинном отделении.

Разогрев моторы и стаскав ящики, расстелили на теплые моторы матрацы и уснули до двенадцати часов следующего дня.

Первым проснувшийся Боярщенок присвистнул от удовольствия, когда вышел на палубу. Пощипывал легкий морозец. На небе – ни облачка, штилевое море. На берег накатывалась ленивая ласковая волна.

На горизонте стоял пароход «Азов», а от него к берегу, как по льду, катилась длинная точка. «Авиаторская «семерка» картошку довозит»,- догадался он.

–Эй, засони, вставайте!– крикнул он в открытый люк.– Погода люкс стоит сегодня, жрать хочется. Давайте готовить что-нибудь.

–А чего ты будешь готовить?– послышался заспанный голос Бахтина с машинного отделения.– У нас картошка одна и осталась. Соль да вода, вот и вся еда! Даже хлеба нет, воды-то и то чуть на донышке в баке осталось, дня через два умыться не чем будет

Вылезший в это время на палубу Новиков то ли под влиянием хорошего дня, то ли от радости, что все хорошо так кончилось, начал отплясывать на палубе цыганочку.

–Асса, асса!– выговаривал он, выкидывая разные коленца. Палуба отзывалась дробным перестуком под его кирзовыми сапогами.

–Ты, что, сдурел? Как в барабан лупишь, аж перепонкам больно,– закричали снизу.

И тут же друг за дружкой на палубу выскочили остальные ребята.

–Лупи Дипломата!– шутя, крикнул кто-то из них, налетая на Новикова.

Женька захохотал во весь рот, блестя золотыми коронками, и бросился удирать вдоль борта танковоза. Вслед за Женькой все спрыгнули на берег, затеяв веселую возню.

Потом, решив не тратить пресную воду на умывание, умылись снегом. Когда закончился этот утренний туалет, Илья Боровских, собрал своих подчиненных в рубке. Он предложил всем идти к авиаторам:

–Там дадим радиограмму в Северокурильск о случившемся, чтоб отбуксировать танковоз в порт. Заодно, попросим у них дня на три хлеба и каких-нибудь консервов.

Посоветовавшись, решили идти не через сопки, а пока отлив, вдоль приливной полосы, по берегу. Они то – мчались по ней, как зайцы, перепрыгивая через препятствия, когда отходила волна, обнажая пологий берег, то, не сбавляя скорости, – выскакивали на крутой берег или на выступ скалы, когда их настигал вал. Больше всех досталось нерасторопному Женьке Новикову. Если отдельные большие валы, догоняли ребят, заливая им голенища кирзовых сапог, то позади всех бежавшего Женьку накрывало то – по пояс, то – по грудь холодной как лед водой.

Часа через три вконец измученные ребята добрались до авиаторов. Илья Боровских отправился на радиостанцию посылать радиограмму, а остальные зашли к техникам немного обогреться, а если будет возможно, то и обсушиться.

–Наши нашлись!– раздались радостные голоса, как только они вошли в казарму. Это кричали ребята с танковоза Т-13, которые находились здесь с утра, высадившись с парохода. После нескольких крепких рукопожатий и радостных возгласов начались расспросы.

–Где вы были?– спросил Федотов. Вас «Азов» до десяти часов искал, не мог найти. Сейчас сторожевик и самолет ищут, а они здесь! Где же вы были?–повторил он.

Пока выясняли, что и как с ними произошло, пришел майор, дежурный по части. Он откуда-то узнал, что пришла команда с танковоза, и теперь пришел удостовериться.

–Ну, как, живы, ребята?– участливым голосом спросил он.

Внимательно выслушав все подробности истории, промолвил:

–Все хорошо, когда хорошо кончается. Давайте, сушитесь! А ты,– обратился он к одному из дневальных,– принеси им чего-нибудь поесть. Пусть здесь поедят, в столовую не ходят.

Через час пришел Боровских, сказал, что завтра к ним вышлют катер. Узнав у ребят историю гибели «тринадцатого», не веря своим глазам, подошел к Федотову, пощупал волосы на ощупь.

–Вот это да-а! Ты, Федя, стал как старый морской волк!– произнес он.

До вечера все сушились, брились, приводили себя в порядок. А вечером, захватив с собой десять булок хлеба, и двадцать банок рыбных консервов, команда Боровских пошла через сопки, продираясь сквозь кедровый стланик к танковозу. Они подошли к месту выброски уже в темноте, проклиная кедрач, стланик и вообще всю природу Курил, залезли на танковоз, разогрели моторы и завалились спать.

Они не слышали, как поднявшийся шквальный ветер разогнал большую волну. И лишь когда во время прилива танковоз подняло и снова посадило на мель, люди проснулись, по-быстрому одевшись, выбежали на палубу. Но на палубе кроме грозного рокота моря и свиста шквального ветра, ничего нельзя было ощутить. Видимость была нулевой, только угадывались вскипающие буруны прибоя.

–Скорее на берег!! На берег!– кричал Боровских, стараясь перекричать этот клокочущий рев моря.– Оборвет трос, нам конец!!

Они ощупью, по леерам добрались до носовых кнехт, почувствовали резкий подъем танковоза, и палуба поплыла куда-то в сторону. Потом – резкое опускание, характерный треск обрывающегося троса, услышали звук удара днища о грунт, противный скрежет гальки.

Сообразив, что волна отошла и танковоз сел на грунт, а следующий вал, наверняка, утащит его в море, не сговариваясь, все попрыгали в черную пустоту. Вскочив на ноги, со всех ног кинулись бежать на берег, матерясь и падая в темноте. Кое-как нашли укрытие от ветра, сбившись в кучу, чтоб теплее было, стали ждать утра.

После долгих часов томительного ожидания, наконец, наступил рассвет. Когда ребята, еле двигая окоченевшими ногами, забрались на холм, который их защищал от ветра, они увидели свой танковоз, бортом прижатый к доту, трюм которого доверху был полон воды, а в метрах тридцати от него яростно кипело море. Волны не доставали до него, был отлив.

–Ну что ж,–задумчиво сказал Боровских, дуя в окоченевшие пальцы. Наверное, в машинном полно воды. Пойдем, посмотрим, а то опять к авиаторам сматываться надо.

Закрепив снова трос, они проверили машинное отделение, которое, к величайшей их радости, было совершенно сухим.

–Все, ребята, живем!– обрадовано воскликнул Илья.– Как-нибудь три-то дня перебедуем, а там – в Северокурильск нас отведут.

Но вместо трех дней им бедовать пришлось три месяца.

Настала осенняя полоса штормов, образовался припай из торосистых льдов. Чтоб снять танковоз, об этом нечего было и думать. Пришлось ждать марта месяца, когда снимет припай и унесет в море.

Долгие два месяца ребята на ночь разогревали моторы и ложились меж V-образных головок двигателя спать, а утром сосульки с подволока упирались им в бока. Это конденсированные пары воды стекали с остывающего подволока вниз, к утру образовывали по всему машинному отделению сталактиты. Первым делом ребята обивали сосульки, прогревали моторы, а потом затопляли в кубрике металлическую печь и начинали варить до тошноты надоевшую им картошку. Раз в неделю к ним приезжал каюр на собаках, привозил хлеба и консервов. Так продолжалось до середины января, пока не кончилась солярка.

Печь не грела. Металлические борта, как только в печке гас огонь, забирали тепло себе. На общем совете было решено идти на мыс Васильева, на точку, где располагался небольшой отряд легких десантных барж.

До неузнаваемости заросшие и грязные, они вечером ввалились в казарму отряда. Старший лейтенант отряда даже руками всплеснул:

–Вот это дикари племени марабу!– воскликнул он.– Я ведь вас давно жду, есть приказ поставить вас на временное довольствие, пока вас не снимут с берега. Старшина!!– крикнул он.– Отправь кого-нибудь баню топить, а то на них, наверное, вшей – тьма! Да выбери из белья чего-нибудь, из б/у, конечно, пока свое не постирают.

Старшина – молоденький краснощекий солдат, которого еще не касалось лезвие бритвы, – видимо, попавший на эту высокую должность за какие-то особые заслуги, отдал распоряжение двум солдатам, а сам отправился в каптерку за бельем.

Отмыв с себя грязную коросту, которая накопилась за это время, побрившись, надев чистое белье, ребята повеселели.

–Э-эх! Как будто пуд грязи с себя смыл,– произнес Женька Новиков.

–Не знаю, как ты,– ответил Боярщенок,– а вот Лямкин – только килограмм!

–Почему это??– удивились все.

–Да ведь в нем всего – пуд!!! Если он всю грязь смоет, от него останутся одни кирзовые сапоги.

–Старшине для отчета и этого хватит!– отпарировал Лямкин.

После бани сразу завалились спать. Отвыкшему телу грубая солдатская постель показалась мягче лебяжьего пуха.

–Благодать-то, какая!– сказал, томно потягиваясь, Боровских.– Как дома!

Зима потянулась для них в нудном ожидании, что вот-вот придет буксир и стянет их с этой мели. Но буксир все не шел, не позволяла погода, и они выпросили у авиаторов лыжи, ходили  каждый день проверять свой танковоз, зная ненадежную коварную курильскую погоду. Если с утра была ясная тихая погода, ей не приходилось верить, потому что через час она могла разразиться снежным ураганом. Поднималась такая круговерть, что в двух шагах ничего не было видно. Поэтому они брали с собой длинный тонкий бельевой шнур, чтоб во время пурги не разбредаться в стороны, привязывались к этому шнуру и шли цепочкой друг за другом в одной связке, как альпинисты. Такая жизнь продолжалась до самого марта.

В начале марта разразился такой трехдневный ураган, что о танковозе нечего было и думать. Ветер опрокидывал людей как пушинку. Он, правда, вреда не нанес потому, что строения были засыпаны выше крыши снегом и лишь торчали одни голубятни. Так назывался лаз под крышей, через который в зимний период люди выходили на улицу. Вся потеря состояла в том, что люди все три дня сидели без хлеба. Ящик с хлебом, который был похож на сундук, сорвало с нарт собачьей упряжки. Не запертая крышка открылась, хлеб вывалился. Ящик, груженный хлебными булками, подпрыгивая на отполированном, как стекло, снежном насте, умчался в сторону сопок, окруженный веселой кавалькадой скачущих хлебных булок. А сам каюр, держась за нарты, которые развернуло по ветру, с собаками вместе, где –ползком, а где – на четвереньках вернулся на пекарню.

 

***

Утром, на четвертый день, восьмого марта погода выдалась как по заказу, тихая и теплая. Пахло весной.

–Ну, ребята, пошлите берегом танковоз смотреть, – предложил Илья Боровских. – Сейчас полный отлив. Он два часа стоять будет, взад-вперед успеем смотаться, если не мешкать. Не унесло ли танковоз? – беспокоился он.

Спустившись на полосу отлива, они быстрым шагом направились в сторону стоянки судна, удивляясь какой чистый стал берег.

–Ребята, да ведь лед-то унесло!– радостно закричал Женька Новиков.– Только вон камни кое-где обледенелые остались.

–Чему ты, дипломант, радуешься?– ворчливо произнес Илья.–Может, и танковоз вместе со льдом утащило.

–Черт с ним, с твоим танковозом. Всю зиму тут загораем. Эх, на гражданку бы сейчас, к девчонкам, погода-то какая! Праздник!

Он с радостной бесшабашностью пнул первый, попавший под ноги, голыш.

–Фыр-р-р-р,–издал звук улетающий камень и врезался в зад впереди идущему Бахтину.

–А-а-ай!!!– заорал тот не своим голосом, схватившись обеими руками за промежность, и повалился на песок.

–Мать вашу!..– матерился он, катаясь по песку.–Кто это удумал?!

–Да я это, Коля,– растерянно проговорил подскочивший Женька.–Камешек пнул, а он вон куда попал!

–Какой хрен камешек, как колом кто врезал!!

Матеря отборными словами Женьку, кряхтя от боли, Бахтин, наконец, встал на ноги. Видя, что особо страшного ничего не случилось, кроме того, что Бахтин, пробуя шаг, пошел в раскорячку, Боярщенок изрек:

–Ты, Евгений Иванович, без наследства его оставил и придется тебе его Любашу замуж брать!

–И-и-и!!–закричал вдруг впереди идущий Лямкин.– Глядите-ка, сколько уток набило!

Возле отвесно падающей невысокой скалы лежали убитые утки. Тут же копошились и живые, а некоторые даже пытались резво убежать, но почему-то не взлетали. Ребята бросились их ловить.

Бахтин, забыв про боль и про чирьи, которые облепили всю его шею, кинулся вслед за ними.

Вскоре выяснилось, почему не взлетали утки, которые резвобегали: их забило волной, крылья примерзли к перьям на туловище и в тени скалы они не успели оттаять. Видимо, здорово их измотал ураган. Тех, которые пытались подняться на крыло, разбивало о скалу, а этих, обессилевших, выбросило на берег.

Взяв каждый по две больших живых утки, двинулись дальше. По дороге им часто попадались убитые и еще живые птицы.

Танковоз оказался цел, только, как сказочный корабль, до самого клотика был покрыт толстым слоем  льда, который сверкал на солнце всеми цветами радуги. Трюм был полон воды со снегом пополам.

Ребята, посадив уток в канатный ящик, стали в который уж раз за зиму отливать воду из трюма ведрами и скалывать лед. Это их не беспокоило, они привыкли, главное, чтоб машинное отделение было сухое. Оно было сухим и это их радовало.

Закончив работу, взяли мешок, попрятали туда уток и двинулись в обратный путь. Было шесть часов вечера, и надо было торопиться: суточный прилив набирал силу. Оставалась узенькая полоска земли, по которой еще можно было проскочить, и та минут через сорок должна была скрыться под водой. Ребята трусцой побежали по песку.

Живых уток уже нигде не было. Они, видимо улетели или пешком ушли в море. Лежали только битые, да и то только те, которые лежали у подошвы скал. Остальных слизали волны.

На ходу прихватывая битых уток, которые были покрупнее, ребята трусили дальше. Они, наконец, выскочили на пологий берег недалеко от казармы, все ж таки успев проскочить скалы, которые стала омывать волна.

В казарме у солдат округлились глаза при виде столь богатой добычи.

– Куда вам столько?– спросили они.

– Это на всех!

– Старшина!– закричал кто-то из солдат.– Уток принесли, варить будем! Иди, погляди.

Подошедший старшина, увидев уток, изумленно вытаращил глаза.

– Мне-то что,– обрадованно сказал он,– варите! Идите, ужинайте, ребята, устали, наверно,– предложил он команде танковоза.

– Нет уж!– благородно отказались они.– Мы уток подождем! А пока они варятся, отдохнем немного.

Ложась немного отдохнуть, Бахтин с Боровских категорически запретили забивать живых уток

– Вон их сколько, на всех хватит. А этих – оставьте, утром выпустим, их итак дополна побило!

Этому никто противничать не стал. Уткам связали крылья, чтоб не летали, и они стали ходить по казарме, порой отмечая свой путь белыми пятнами помета. Когда в казарму зашел командир отряда, работа там шла полным ходом, пух и перья летели в разные стороны.

Узнав, в чем дело, старший лейтенант одобрил это мероприятие, только живых уток велел немедленно выпустить

–Они нам весь пол испятнают, потом не отмоешь,– сказал он.– А когда сварятся, позовете меня, и я крылышко попробую!

Конечно, надоело все консервированное и каждому хотелось свежей утятинки.

Утки были немедленно выпущены на свободу, кроме одной. У ней оказалось сломано крыло. Из-за нее разгорелся спор. Одни предлагали немедленно зарезать и сварить со всеми остальными, а другие хотели, чтоб она осталась жить в казарме. Победили последние, их было больше. Эта утка впоследствии была названа Княгиней. И когда зажило крыло, была выпущена на волю.

Ребята с танковоза проснулись от торжествующего клича:

– Сварились! Сварились!– кричал пучеглазый солдат, держа за ножку дымящуюся утку. И все ринулись на камбуз, как звали здесь кухню, выхватывая из большого солдатского котла каждый по утке.

– Лейтенанту оставьте!– раздались голоса.

– Там есть еще!– ответил кто-то.

– Да ведь они сырые еще!– уговаривал всех длинный и худой как жердь, кок, бегая меж солдатами.

– Сыро – не горячо, до ж…пы далеко! Сварится!- ответил ему, чавкая, полнотелый солдат.

– Ну и черт с вами тогда, и варить не надо было! Ели бы прямо с перьями, а я свою – доварю, – ответил он. – Вот люди! – раздался через минуту с камбуза его голос. –  Одна всего утка и осталась.

В это время в дверях появился лейтенант, услышав последние слова кока, произнес:

– Подай-ка мне ее, Игорь, я попробую.

Тому ничего не осталось делать, как отдать эту последнюю утку, со злости даже не предупредив своего командира, что она недоваренная. «Вот сыроеды-то из племени марабу!» – думал он.

А лейтенант, подойдя к куче солдат, терзающих уток, с большим усилием вырвав зубами из тела утки кусок, произнес:

– Какая жесткая!

– Они все жесткие!- послышалось в ответ. – Дикие, ведь, вон и дичью пахнет даже!

Командир отряда, видя, с каким аппетитом его подчиненные расправляются с утками, и сам впал в азарт, отдирая зубами то, что можно было оторвать от дичи.

Когда закончилась трапеза, остовы уток с висящими клочьями жил и мяса, которые не поддались зубам, выбросили в помойный бак для отходов.

– Ну что ж, ребята, спасибо, уважили! Утятинки я давно не ел. Спокойной вам ночи! – и обтерев засаленные губы платочком, вышел. Лейтенант не предполагал, что эта ночь запомнится многим на всю жизнь и ему тоже.

Спустились вниз по голубятне два солдата, погреться, которые охраняли плавсредства, вытащенные на берег, на период зимней стоянки.

– Эх, пурга началась! – сказали они. – Да мелкая какая-то, во все щели лезет. Как в молоке ничего не видать.

– Ну и хрен с ней, до нас не достанет! – послышалось с койки. – У нас над крышей целый метр снега.

Через некоторое время казарма спала, только слышался разноголосый храп и сопение. Убаюканный этой музыкой, задремал и дневальный, который сидел за столом, облокотившись на руку.

Потом он вдруг вздрогнул, встал, к чему-то прислушиваясь, и пошел, все быстрее и быстрей, наконец, он побежал к двери, которая вела в туалет.

В течение получаса вся казарма была на ногах, дружно штурмуя сортир. На два очка туалет, не рассчитанный на такие обстоятельства, не мог вместить всех страждущих, и люди, какое-то мгновение потоптавшись возле двери, устремлялись через голубятник, скрываясь в белой кипени пурги.

Зашел старший лейтенант, чтоб спросить как дела у ребят, но, увидев вереницей бегущих солдат, закричал:

– Утки! Где утятники?Какой дохлятиной накормили людей?

Ему стали объяснять свободные от бегов, держась за поясные ремни Новиков и Лямкин, что нашли уток убитыми бурей под скалами.

– Они, наверно, трое суток под скалами валялись, а вы их подобрали! А ты чего ухмыляешься?!- обратился он к коку, заметив на его лице усмешку. – У тебя, что, желудок луженый что ли?

– Да мне утятины-то не досталось! – ответил тот. – А вы, ведь,  уток сырыми почти съели. Я им говорил, что они не сварились еще, а они, дикари, меня и от котла оттолкнули.

Старлей еще чего-то хотел спросить, но, вдруг схватившись горстью за рот, устремился к голубятне.

– Немедленно заваривай крутой чай, – приказал он, возвращаясь с очередного «рейса». – Полный котел! Пусть желудки промоют!

Солдаты до утра пили чай и бегали в сторону голубятни. И только утром у них восстановились желудки.

– На работы сегодня не ходить!- приказал старший лейтенант старшине. – Пусть отдыхают. А ты, Игорь, свари крутую кашу, – наказал он коку, и командир отряда, зеленый, как после жестокой малярии, пошатываясь, ушел к себе в домик, который находился рядом с казармой.

Дня через три после этого случая пришли с Северокурильска два катера, сдернули танковоз с берега, отбуксировав его к пирсу, и в большой прилив поставили к самому берегу. Когда в отлив ушла вода, заменили винты, которые привезли с собой ремонтники.

В полночь пришел новый прилив. Просигналивтремя прощальными зелеными ракетами, которые дали с катера, своим ходом, взяв курс на Северокурильск, развивая четырнадцать миль в час, все пошли домой.

                                             

***

Пароход «Ухта», снабдив все точки западного побережья Камчатки продовольствием и одеждой, разгружал последние тонны дизельного горючего в бочках для нужд небольшого поселка, стоявшего на берегу мыса Лопатка.

Три легких десантных баржи, которые обслуживали пароход под командой старшины Баринова Александра, делали по последнему рейсу, когда налетел шквальный ветер. С парохода сообщили, что они получили штормовое предупреждение: идет двенадцатибалльный шторм.

Две баржи отвалили от парохода, нагруженные еще полчаса тому назад. Догружался и Баринов. Оставалось еще на «Ухте» погрузить последний строп из шести бочек, когда раздался истошный, усиленный крик капитана:

 – Боцман!! Вира якорь!!! Шквал идет!! Эй, на барже! – загремело вслед.- Немедленно топайте на берег, шквал идет! – И, не дожидаясь ответного рапорта о готовности, скомандовал: – Малый вперед!

Баринов, видя, что пароход пошел, волоча его за собой, потому, что матросы с «Ухты» не успели снять трос с кнехт.

– Руби конец!! – закричал он матросу Пшеничникову. Схватив топор, тот одним ударом рассек натянутый как струна трос пополам.

Отвалив от корабля, Баринов направил свое суденышко к берегу, навстречу слепящему лобовое стекло снежному заряду. Солдаты, приданные с точки для разгрузки баржи, теснились в рубке, со страхом поглядывая на эту слепящую белую кипень.

Тяжело переваливаясь с волны на волну, груженая самоходка медленно двигалась к берегу, навстречу гребням волн и снежной мути.

– Слушай, Саш, а мы не потонем? – спросил его белокурый носастый солдат. – Гляди, волны через борт в трюм перехлестывают! Может, выкинуть в море несколько бочек?

Баринов и сам видел, как баржа все больше и больше зарываясь носом в воду, тяжело выходила из-под волны. «Да как они выкинут при такой качке? Еще вывалятся за борт или бочкой кого придави» – думал он. Баринов понял, что носовая подушка где-то течет. Видимо, в спешке, в Северокурильске, когда спускали на воду, проглядели пробоину в верхней части форпика и при большой волне в него попадает вода.

Снежный зарядвдруг прошел, как и начался, все увидели близкий уж теперь берег, и стоявших на выступе скалы людей. Сильный порывистый ветер, который дул навстречу приливного течения, поднимал на мелководье громадные валы с хищно изогнутыми пенными гребнями. Еще мгновение, и они медленно вошли в эту беснующуюся полосу.

Где-то на середине этой полосы большой вал с пышными космами гребня, накрыл самоходку. Баржа по самую рубку зарылась в воду.

 – Воронов!!! – заорал Баринов мотористу в переговорное устройство. Немедленно вылезай наверх, тонем! – и стал телеграфом отбивать звонки тревоги.

Увидев вздымающийся перед самоходкой другой такой же вал, крикнул:      

– Генка, прыгай! А то с рубки мы не вылезем! – и они, как кузнечики, прыгнули в обжигающее тело воду.

Вынырнув и придя немного в себя, с гребня волны, посмотрели в сторону берега, до которого оставалось метров пятьдесят. За короткий миг, пока они были на гребне волны, взор выхватил бегающих по скале людей на берегу и, чадя дымом из выхлопной трубы, двигающийся к берегу трактор-тягач. На следующей волне Генка Пшеничников помахал в сторону берега рукой Баринову, поплыли, мол, туда, и они, задержав дыхание, когда их накрывало волной, потихоньку загребая по-собачьи руками воду, двинулись в сторону берега.

Против всякого ожидания, они вскоре выбрались с этой штормовой полосы. Баринов догадался, что это им помогает приливное течение. Но и теперь большие валы, но уже без гребней на макушке, то поднимали их на своих горбах над поверхностью, то кидали в провал между ними.

«Только бы судорогой не свело, – думал Баринов. – Доплыву, близко осталось». Для проверки он ущипнул кисть левой руки. Она была как деревяшка и не почувствовала не только  боли, даже прикосновения. Да и тело тоже не чувствовало обжигающего холода воды.

Генка, имеющий разряд по плаванию, уже приблизился к небольшой скале, метров в пять высотой, на которой стояли люди. За неимением веревок они связали меж собой брючные ремни, привязав на конец камень, чтоб не сносило в сторону, и сбросили Генке вниз. Об скалу то и дело разбивались, закручиваясь на меляке в спираль, валы. Там слышался тупой удар вала о скалу, и вверх взлетал рваный край волны, обдающей людей мириадами брызг.

Почему люди выбрали эту площадку – понять трудно. И Генка естественно устремился туда, где стояли люди. Вот он показался на гребне волны рядом со скалой, схватился за опущенный конец ремня. Видно было, что он что-то кричит, размахивая свободной рукой. С третьей или четвертой волны Баринов увидел его, висящего на ремнях над водой, и то мгновение, когда ремни оборвались, испуганно-изумленные лица людей на скале, нелепо раскинутые в разные стороны Генкины руки и ноги, глаза, из которых светился скованный мгновением страх. И он провалился между волн, изо всех сил выгребая подальше от скалы к галечной отмели. Вскоре его потащило между валунов бурлящая приливная волна, забивая рот и нос песком. Его крепко стукнуло о камень головой, и он потерял сознание…

                                            

***

Баринов очнулся оттого, что кто-то сильно тер ему грудь, а в рот лилась перехватывающая дыхание горячая жидкость. В нос ударил резкий спиртовой запах.

– Хватит! – послышался голос. – А то захлебнется! Но Баринов пришел уже в себя, выплюнув остатки спирта изо рта, стал приподниматься на локтях, пытаясь сесть. Ему в этом помогли чьи-то руки. Он увидел вокруг себя толпу солдат с участливыми и в тоже время восхищенными лицами.

– На, хлебни еще сотку, – сказал сидящий перед ним сержант, –  легче будет. Баринов взял у сержанта верхом налитый раздвижной стакан и с размаху выплеснул его в рот.

– Гляди, гляди!! Астахов на чем-то плывет, – раздались голоса.

Несколько человек бросились в воду, насколько позволяла волна.

Когда он приблизился, его подхватили, но не смогли оторвать от «плавсредства». Это был мешок с овсом. Строп этих мешков был погружен на баржу. Пловца пришлось выволакивать вместе с мешком на сушу. Это был тот самый белобрысый носатый солдат. У него сейчас безуспешно пытались отнять его спасительный мешок. Но руки его до того одеревенели то ли с испугу, то ли от холода, что он смог расцепить их только после трех или четырех глотков спирта.

Для солдат, которые знали Астахова, выросшего в степях Украины и не умеющего вообще плавать, осталось только гадать,  как он мог выбраться с этой толчеи волн.

Их посадили в стоящий тут вездеход и отправили в медпункт, который находился на территории военного городка. У Баринова всю дорогу в глазах стояла в судорожном испуге на фоне скалы растопыренная фигура Генки Пшеничникова. И его сверлила сейчас одна мысль – спасся Генка или нет?

Он узнал об этом только в медпункте, что из  остальных ребят больше спастись никому не удалось кроме Астахова. А Генку разбило о скалу на глазах стоящих там солдат.

 

 

***

В начале марта большинство катеров и самоходных барж вернулось в порт Северокурильск. Вернулся и Борис Бедненький.

Его на пирсе ждала немного смущенная Нина, думая, что будет, как отнесется к этому Борис.

Но Борис Бедненький был в отличном расположении духа. Он был рад, что кончились бесконечные погрузки и разгрузки судов, бессонные ночи и шторма. И поэтому обрадовался Нине, как родной.

–  А-а-а, Ниночка пришла! Не меня ли встречать? – пошутил он  и, схватив девушку своими лапищами под мышки, высоко подкинул ее в воздух.

–  Ой, разобьюсь!! – испуганно закричала Нина в воздухе. Но могучие руки великана, как пушинку, ласково снова поймали ее под мышки и осторожно поставили на землю.

–Я, ведь, думал, что уехала, а ты, упрямица, тут осталась!

– Я тебя ждала, – ответила Нина. – Работаю сейчас в столовой, в городской. Там столовую открыли. Официанткой.

Оглянувшись кругом, Борис нежно приподнял не сопротивляющуюся девушку и крепко поцеловал в губы.

– Вот тебе за это! – промолвил он шутливо. – Сегодня танцы сообразим после бани да банкет небольшой устроим в честь возвращенья. Придешь? – спросил он у засмущавшейся девушки.

–Конечно, приду! – отозвалась та. – Только при условии, если проводишь назад, а то, ведь, мне километра два от вас идти, темно будет, боюсь.

–Что за разговор?! Конечно, провожу! А ты пока иди домой, мы здесь кое-что приберем.

Вечером после продолжительных танцев и обильного застолья поредевшего плавсостава Борис пошел провожать домой немного подвыпившую Нину. Она жила на другом конце бывшего города, в уцелевшем домике, покинутом хозяевами после наводнения. Когда подошли к дому, Нина сказала:

–Я, ведь, одна живу, заходи, не бойся! Борис устал в этот день до чертиков. После ночного перехода на самоходке и суматошного дня, выпитого спирта очень хотелось спать. Борис зашел в чистую, по-женски прибранную комнату, сел на стул. Пока Нина снимала одежду, да прибирала в комнате то, что по ее мнению не так лежало, Борис уснул на стуле, огрузнув всем своим большим телом, облокотившись на стенку.

Увидев, что Борис спит, Нина тихонько разобрала постель и с радостным, щемящим стыдом стала будить его, тихонько теребя Бориса за плечо.

–Боря, а Боря! Проснись! Я тебе вон койку постелила, ляг, отдохни.

Ей стало беспредельно жаль этого, очень уставшего, большого, сильного человека, спавшего сейчас с каким-то детским выражением лица.

–Боренька, проснись же! – стала она ласково гладить его по щеке.

Борис с трудом открыл глаза, еще не совсем понимая, где он находится. Наконец, его глаза приняли осмысленное выражение,  и он стал  подниматься со стула. Поняв его намерение, девушка встала, загораживая ему дорогу:

–Никуда ты не пойдешь!– твердо заявила она. – Гляди ты, как устал, да выпивши еще. Вон у меня спирт и коньяк, – видимо от старых хозяев осталось,– лучше выпей чего тебе надо, да спать ложись. И я с тобой отведаю. Я, ведь никогда не пила, сегодня в первый раз попробовала.

–Девочка, ты моя девочка! – немного хмуро проворчал Борис. – Все начинается с первого раза–  вся наша жизнь!

–Ну что ж, – сказал он потом решительно, – раз пошла такая пьянка, режь последний огурец! – и стал раздеваться. – Ставь, Нина, свое богатство да будем с тобой праздник справлять в честь возвращенья!

Когда была приготовлена кое-какая на скорую руку сделанная закуска, Борис налил себе в двухсотграммовый стакан спирту, а Нине – стограммовую стопку коньяку.

–За встречу! – произнес он и опорожнил весь стакан.

–За встречу, Боренька, за встречу! – и, зажмурившись, выпила отважно свою рюмку.

Немного поговорив о разных мелочах, Борис, видел, как быстро пьянеет Нина.

–Ложиться спать надо, – сказал он. – Я выпью еще полстаканчика и на боковую!

–И мне налей! – надула капризно губы девушка.

–Девчонка, ты девчонка! Бить тебя надо! – сказал он, но все-таки налил и ей полрюмки коньяку.

Поднявшись, Бедненький почувствовал, что теряет равновесие. Его могучее тело стало раскачивать из стороны в сторону, не подчиняясь его разуму. По привычке спать по пояс голым быстро разделся, сложив свою одежду на стул, покачиваясь, пошел к койке.

–Боря! Сними с меня платье! – послышался голос девушки.

Оглянувшись и еле от этого устояв на ногах, Борис увидел, как Нина, запутавшись в платье, тщетно пытается из него выбраться. Помогая девушке выбраться из платья вместе с комбинашкой, Борис подхватил ее на руки. Слабо пришитая пуговица бюстгальтера лопнула и, как грозди, обнажились ядреные девичьи груди.

Даже сквозь спиртовой перегар он почувствовал терпкий запах женского тела. Его обдало горячей волной бегущей по жилам крови, туманя мозг. Неистово целуя девушку, понес ее на разобранную койку.

–Боренька, только тихонько! Девчонка ведь я, сейчас сам узнаешь! – лепетала она, не сопротивляясь. Почувствовав своей могучей грудью девичьи, как мячи упругие груди, мир для Бориса бросил существовать…

Утром уже рассвело. Борис проснулся, ощутив на своем торсе прохладную Нинину ногу. Его вновь обдало терпким, бередящим женским запахом. Он вновь потянулся к Нине.

–Боренька, хватит! – взмолилась она, нежно припав к его губам. – В который уж раз?!

Вновь она прильнула к его могучему телу, готовая соединиться с ним в одно целое, отвечая на зов природы, которая дарует жизнь.

–Боренька, хватит, – прошептала она, немного погодя. – Ненасытный какой! Устала я от тебя! Ведь, на работу опоздала, надо к семи, а сейчас – девять!

Легонько оттолкнувшись от Бориса, как бабочка, вспорхнула с койки и обнаженная, перебирая упругими бедрами, пошла к стулу, на котором было небрежно брошенное платье. Попав в лучи утреннего солнца, которое во всю силу светило в окно, она стала для Бориса казаться на неземное произведение природы. А когда повернулась к нему лицом, и солнце осветило матово поблескивающие, словно мраморные, выточенные на станке груди, с самых кончиков которых как бы светился рубиновый свет, у Бориса перехватило дыхание.

–Ниночка, миленькая!! Да с тебя надо картины писать, – воскликнул он, вставая с койки. – Интересно, как это художники терпят, когда вас рисуют?!

–Боря, это их жены, наверно, или как я теперь сейчас. Вот я, Боря, и женщиной стала, и уже не девчонка. И как все просто, я, ведь не так себе представляла

–А я, Нина, вообще себе это не представлял, если бы не вчерашняя пьянка и твое угощение, я бы ни за что на это не пошел. Ведь тебе и семнадцати еще нет. Я же шел сюда, думаю, уговорю тебя уехать во Владивосток. Видишь здесь мужичья сколько. Испортят еще девчонку. Выходит, сам же и испортил. Я, Нина, ни с одной девушкой еще и не дружил. Тут – война, а тут – Курилы, одни японцы пленные были, потом корейцев вербованных привезли. Потом – наши, семейные приехали, не будешь же отбивать! А когда приехали девчата по вербовке на рыбзаводах работать, я уже стыдился к ним подходить, считал больно уж молоденькими. А тут ребенок – девчонкой не дал тебе походить, дурак!

–Боренька, Боренька, какой ты, глупенький, – сказала Нина, немного прижавшись к нему. – Ведь, я сама этого хотела. И выпила для храбрости, знала, что это будет. Спас ты меня раз, и люблю я тебя, даже сказать не могу как! Уедешь ведь, скоро. Хоть память о себе оставишь! Боря! Ходи ко мне, пока не уехал, может, ребеночка мне сделаешь, а потом поступай, как хочешь! Хочу, чтоб он здоровый был, как ты, и на тебя похож, – сказала она, вопросительно глядя ему в глаза. – Я не буду ругаться, если найдешь, которая понравится, – и, уткнувшись лицом ему в грудь, громко расплакалась, застучав ему в грудь кулачками, места хватило и для них. – Гляди, какая опасная у вас работа, утонешь еще, уезжай скорее, я хоть буду знать, ты где-то есть живой!

Бедненький, действительно никогда не имевший дел с женщинами, растерянно топтался на одном месте, переступая с ноги на ногу.

–Да оденься же ты,– выдавил из себя, наконец, Борис,– и не плачь. Я вечером приду, вместе подумаем.

Он погладил по голове Нину, и торопливо и зло стал одеваться. Провожая его до дверей, Нина напомнила ему:

–Боря! Я в девять вечера дома буду. Буду ждать, приходи!

По дороге его охватило запоздалое раскаянье: «Лучше бы кто-нибудь другой, только не я! Что я буду делать? Замуж нельзя – несовершеннолетняя, не распишут". Он мог уехать, тайком уйти в отставку. Но чувствовал, что полюбил совсем еще юную девчонку. У него в глазах стояло обнаженное, только-только развившееся тело Нины, освещенное солнцем, без единой морщинки или лишнего жирка, сделанное великим мастером – природой. Он понял, что не способен сделать и это. У него страшно разболелась голова, то ли с похмелья, то ли от дум, которым нет выхода, да и утром не похмелился, хотя оставался и спирт, и коньяк.

Когда пришел в расположение части, он сразу пошел к Кузьме Николаю, зная, что им дали три дня отдыха, и его никто искать не будет. Кузьма считался незаурядно рассудительным мужиком. Он застал Кузьму и его жену Зину по случаю выходного дня за поздним завтраком. Когда поздоровались, Кузьма, видя его необычное состояние, спросил:

–Ты что, Боря, с похмелья что ли?!

–Еще хуже,– ответил тот, – в общем-то, да. Вчера здорово нарезался.

–У меня есть, тебе чего спирту или коньяка?

Кузьма не пил, но у него, как у хлебосольного хозяина для гостей всегда что-нибудь было.

–Давай спирт,– попросил Бедненький.

Налив полный граненый стакан он безотрывно выпил его до дна, сильно выдохнув из себя воздух. Бросив  в рот кусочек сала, стал медленно его жевать.

–Сколько же ты выпил вчера, – поинтересовался Кузьма,– коли у тебя такое состояние? Да литра два спирта, наверно, ну, может, чуть с хвостиком.

–Фью-ю-ю-ю– присвистнул Кузьма,– да, ведь, так и сгореть можно. Мне, вот, к примеру, на неделю хватило до повала напиваться.

–Я и так сгорел, Коля!– и он рассказал в присутствии Зины, ничего не тая, что произошло.– Как поступить, сам не знаю! Посоветуйте, хоть,– попросил он.

–Да-а-а, не завидую тебе, Илья Муромец,– задумчиво протянул Кузьма.– Узнает начальство, сразу тебя на другую точку переведет. Или под суд можно угодить. И замуж взять нельзя, по закону не положено. Я то думал, что ты вообще к женщинам равнодушный, а он – вон что выкинул!

–Да ведь она сама виновата, какой же мужик так-то вытерпит? Вот что я думаю!– подала мысль Зина. – Она тебя любит, это уж точно, ведь она сюда каждый день почти бегала, все спрашивала, когда ты вернешься. Девчонка, мне кажется, хорошая, не порченая, а то после этого пойдет по рукам. У нее и так никого нет, да еще судьба такая будет. Возьми ее замуж, раз она тебе тоже нравится, видишь, какая она красивая, и фигурка ладная. Ей и не дашь что семнадцать лет. Живите пока не расписанные, мало ли так то живут? Только придется свадьбу справить без лишнего шума. Зато такую молоденькую будешь лучше любить!

–Спасибо, Зинуля!– воспрянул духом Бедненький, и успокоенный стал уплетать за обе щеки, без разбору все то, что стояло на столе.

Вечером Бедненький выложил свое решение Нине.

–Вот так, миленькая ты моя девчонка! Если согласна так жить, пока не расписанной, то я пойду, завтра принесу чемоданы.

–Ага!– подтвердила Нина.– А ночью у вас вдруг какая-нибудь тревога, и начальник побежит моего миленького Бореньку за два километра будить.

–Ниночка, девчонка ты моя, откуда у тебя такие мысли, такая логика, как будто тебе тридцать лет?!

–Женщина я, а не девчонка! По твоей вине, конечно,- проговорила она лукаво.– Вот и все!– придвинув стул, она улеглась вверх лицом на его колени.- Ходи уж так,– сказала она с тихой безнадежностью.– Если и вправду я тебе нравлюсь, подай заявление об отставке. Вот тогда уж у нас и получится вместе! А сейчас – приходи, только почаще! Эх, ты, большой, пребольшой ребенок!– сказала она ласково, пытаясь достать до его шеи руками.

–Да будет так, как повелел мой повелитель!– весело воскликнул Борис. Поцеловав Нину в губы, повернув, нежно взял ее за талию и, подняв, как пушинку, прижал к потолку спиной.

–Ой! Медведь!– испуганно и радостно ойкнула Нина, трепыхаясь, как рыбешка, в его могучих руках.– Отпусти, Боря! Я всю известку с потолка соберу.

–Отпущу, если согласна свадьбу нашу справить сегодня вечером. Все-таки какая-то официальность будет. К Кузьме пойдем, и там, так сказать, будем мужем и женой!

–Как же я пойду?– спросила Нина, продолжая висеть под потолком.– У меня, ведь, даже хорошего платья нет, только которые ты мне принес.

–Все, Нина, купим, только потом,– сказал он, опуская Нину на пол.– Иди, одевайся, чего найдешь нужным,  и пойдем! Время, смотри, десятый час пошел! Ты уж недолго собирайся. В одиннадцать часов они уже сидели у Кузьмы за столом. В честь такого торжественного случая Николай Кузьма позволил себе немного выпить, и сейчас был навеселе.

–Вообще-то, надо бы благословить вас, да иконы у меня нет,– пошутил он, – но кувалда есть, для Бориса подойдет!

–Нет-нет!- смущенно запротестовала Нина.– Теперь только я имею право его бить!

Зина и Николай так и зашлись смехом.

–Да как же ты его бить-то будешь?– сквозь слезы говорила Зина.– Он, ведь твоих ударов и не почувствует! Действительно, для этого, как Коля сказал, что-то тяжелое надо. Ты, Нина, молодец!– посмеявшись, сказала она.– Их таких и не женишь, если сама не подойдешь. Как Коля мой, если бы я сама не подошла, он, наверное, до сих пор ходил бы, как монах.

–Ну да, не нашел бы!– пробубнил Коля.

–А что? Не правда, что ли? Если б я тогда не поцеловала тебя первой, и то ты струсил, убежать хотел, хоть за штаны держи.

–Да ладно, Зина!– пробубнил его смирный Коля.– Давайте лучше споем!– и он запел хорошо поставленным голосом «На кораблях ходил, бывало, в плаванье».

Далеко за полночь пошли домой Борис и Нина, узаконенные таким образом, муж и жена. Создалась новая семья, вопреки правилам закона, по воле природы и правильной совести людей.

Через день Борис написал рапорт об отставке. Майор Рыбалко, узнав окольным путем от кого-то, что Бедненький женился и ему некуда перевести жену, по своей натуре очень добрый человек: жили они только вдвоем с женой, ждал со дня на день отставки в связи с выслугой лет, имея две комнаты, в одну из них пустил молодую чету. Он не упрекал Бориса ни в чем, только при виде Нины у него делались удивленные глаза, и он вслед только покачивал головой, думая, видимо: «Молода, ой молода девчонка у Бориса!».

Борису отставку дали только в сентябре месяце. В промежутке этого времени случилось радостное и в то же время неприятное событие. У Нины нашлась мать, которую подобрало рыболовецкое судно «Логерь». В той суматохе кто куда разъехался, не могли друг друга найти. Мать увезли в Петропавловск. Она попыталась разыскать Нину, но ей там отвечали, что здесь такой нет, не проживает.

Мать сразу восстала против замужества дочери:

–Уходи доченька от него, уходи! Гляди, насколько он тебя старше, а здоровущий-то какой, а батюшки! Я одного вида его боюсь! Не дай бог, поругаетесь, стукнет и мокрое пятнышко от тебя останется! Школу закончишь, уедем во Владивосток. Кто там будет знать, была ты замужем или нет?! А что нечестная, так в восемнадцать-то лет почти все девки нечестные и ничего, живут ведь и замуж выходят!

–А мне семнадцати нет, и я уже нечестная. И никуда я от него не пойду,– сопротивлялась Нина.

Порой эти стычки доводили обоих до слез. Конечно, все это происходило, когда Бориса не было дома. Но он чувствовал, что дома что-то не так, и все это связано было с приездом тещи. Часто видел зареванное лицо жены. Сколько не спрашивал, она ему  так и ничего не сказала, на все расспросыотвечала односложно.

Наконец, мать не выдержала и, выбрав момент, когда Нины не было дома, стала доказывать Борису, что Нина ему не пара, что она еще молоденькая и глупенькая, учиться ей надо, а он ей испортил жизнь. И стала ему обрисовывать планы на будущее Нины, если она не будет замужем. Чтоб не выдать своей злости, Борис скрутил в спираль кочережку, которой мешают жар в плите, потом согнул ее кольцом и отложил в сторону. Подобрав в углу лежавший огромный гаечный ключ тридцать шесть на сорок, он так же равномерно стал его сгибать и разгибать, пока тот не развалился пополам. Потом он решительно встал, отбросив половинки в стороны, и полез под койку, где лежал его чемодан.

–Тебе надо в моей поре женщину брать, а то дочь себе выбрал,– выговаривала ему вслед, торжествуя победу, теща.– А то, как же меня мамой-то будешь называть?

Эти вот последние слова и услышала Нина, когда вошла в комнату и увидела идущего ей навстречу с чемоданом в руках Бориса.

–Мама! Мамочка!! Что ты наделала!– закричала она.– Не пущу!!!– с безысходным отчаянием она загородила ему дорогу к двери, содрогаясь от его тяжелого, как гири, взгляда. Она даже не предполагала, что у него бывает такой давящий душу и тело взгляд.– Боренька, Боря, миленький, ведь я же тебе жена, а не мама! Ты же знаешь, что я тебе этого никогда не скажу. Мамочка, я тебя так искала, так ждала, а ты вон как!– Она плача, вцепившись в Бориса, стала отталкивать его от порога.– Раздевайся, мой хороший,– уговаривала она его, как маленького.– Не слушай ты ее,– и, видя, как в его глазах тает давящая тяжесть, почувствовав своей молоденькой, но вековечной женской мудростью, что гнев ее мужа прошел, уже смело отобрала у него чемодан и потащила на место.

–Ну, как хотите!– внезапно смирилась мать. – Только не ной потом! Шайтан с вами!– и ушла в свое общежитие, где она устроилась работать.

Дня через три, когда у Бориса все отошло в их отношениях снова воцарилось безмятежный мир. Он снова, как и прежде, стал носить Нину на руках по комнате, забавляясь с ней как с ребенком. Этот большой и сильный человек привязался к ней всей душой. Все сильные люди любят очень слабых в физическом отношении людей, так и он любил ее шлепки и тычки. Они ему доставляли огромнейшее удовольствие.

С Ниной у него пошло все хорошо, даже еще лучше, чем было. Он преодолел в себе какое-то внутреннее стеснение, поняв, видимо, душой, что это действительно его жена. В их поведении появилась какая-то простота, какая может быть  меж двух любящих друг друга людей, но к своей теще у него так и остался ледок натянутости, и он ее называл только по имени и отчеству, несмотря на все ее старания задобрить как-то Бориса, не имевшие, однако, успеха.

Как память о той размолвке, стояла в уголке свинченная в спираль,но выправленная, кочережка. Долгое время она занимала Нину. Подойдет, возьмет ее в руки, проведет пальчиками по ее ребрам, вздохнет и поставит на место. На ее лице появлялась то –грустная улыбка, то – откровенно веселый смех. О чем она в это время думала, одному богу известно.

До сентября месяца пришлось Борису работать. Если он уходил в море, дня на два, на три, а то и на неделю и больше, Нина, узнав, что они в этот день должны прийти на базу, занимала излюбленное свое место, садилась на битенг, который был забетонирован на пирсе. Борис до того к этому привык, что, если ее по какой-то причине не было, то он, закамуфлировав свое беспокойство, какими-нибудь неотложными делами, быстро убегал домой, узнать,  в чем дело, не заболела ли. В сентябре Нина ходила уже  с заметно округлившимся животиком, пополневшая, и еще больше похорошевшая. В ней появилась какая-то женственная степенность.

Борис души не чаял в своей  жене, запретил ей всякую работу по дому и буквально боялся на нее дохнуть. И единственное у них  было разногласие, заключающееся в том, на кого будет похож ребенок. Борис хотел, чтоб он был похож на Нину, а Нина – на Бориса.

И вот наступили последние два дня до отъезда.

Втроем с матерью сходили на могилу отца. Она долго и горько плакала:

–Проклятое цунами, разрушило всю мою семью. Оставайся теперь одна, как перст!

И тут впервые Борис назвал ее мамой:

–Пойдем мать, пойдем, слезами горю не поможешь! Мы с Ниной, как только устроимся, дадим тебе вызов, и ты переедешь к нам.

Дома Нина про между прочим, осторожно посоветовала матери:

–Выходила бы ты мама замуж, тридцать шесть лет ведь, совсем еще молоденькая, чего одна-то будешь!

–Так-то оно, так!– согласилась мать.– Да ведь год еще не прошел

–А ты пока подружи до года-то. Папу уж не вернешь. Только хорошего ищи.

–Тебе хорошо так говорить у тебя под боком, кажется, от своей силы лопнет, а мать – ищи, как девчонка! Ведь, все же надо, чтоб к душе лежал. А где их таких возьмешь, то – пьяница, то– разведенный! Живи и жди, как бы снова к своей не убежал!

Впоследствии случилось так: Нинина мать вышла замуж, даже не дожидаясь, когда исполнится год. Вышла замуж за моториста рыболовецкого катера, у которого погибла вся семья в этом же самом цунами, побоявшись, что понаехало много вербованных женщин. Она, отбросив всякие традиции, вышла за него замуж. А через год у них родился сын, которого назвали Мишей. Это было потом.

А назавтра провожали Бориса и Нину. Подошел пассажирский пароход «Тобольск». Бедненький с борта парохода, подняв свои могучие руки вверх в своем последнем приветствии кричал:

–Э-эй, Барин! Коля!! Близнецы!! Не забывайте меня-я-я!

Отвернувшись, он ушел от борта, видимо, и такая богатырская натура подвержена слабости.

В конце ноября Борис прислал письмо Николаю Кузьме, что устроился на заводе токарем, что у него родилась дочь Ганочка, и что его Ниночка шлет всем привет. На этом связь между ними оборвалась, потому что в начале декабря уехали, как сговорившись, все пластуны. Остался только Близнец Черный. Он перешел работать старшиной катера рыболовецкого флота.

После отъезда стариков старшина Кузнецов, решив, что пришло время подкрутить гайки, наладить жесткую дисциплину.

Обычно когда ребята, бывали такие случаи, выпивали там кем-нибудь принесенный спирт, он пропускал это мимо своих глаз.

В первый же вечер по старой привычке, по старой привычке, решили отметить отъезд стариков в столовой.  У кого-то сохранилось с осени два пол-литра коньяку. И только разлили по стаканам, как на лыжах приехал старшина. Ни слова не говоря, он выхватил стакан у Федотова и плеснул на пол. Федотов тоже ни слова не говоря, врезал кулаком по пышным усам старшины. Из носа у него пошла кровь, окрашивая рыжий цвет усов  в красный. Метнув свой огненный взор на сидящих ребят, и видя у них осуждающие и решительные лица, он схватил, висевшее на гвоздике полотенце, размазал по нему свою кровь и с полотенцем побежал к командиру отряда старшему лейтенанту Павленко, занявшему эту должность вместо майора Рыбалко, который ушел в отставку.

Ребята, поделившись с Федотовым коньяком, быстро выпили коньяк, сполоснув стаканы, наполнили их чаем.

–Сейчас старлея приведет!– высказал кто-то из них предположение. И точно, заскакивают оба и старлей, и старшина. Павленко стал выплескивать стакан за стаканом чай на пол.

–Я вам попью!– кричал он.

–А что, разве чай нельзя пить?– зароптали солдаты.

–Как чай?– спросил Павленко. Взяв очередной стакан, он сперва понюхал, а потом отхлебнул глоток чая. Лицо его приняло смущенное выражение.

–Извините, ребята,– попросил он прощения, бледнея.– Ты пробовал, что было в стаканах?– спросил он старшину.

–Я же видел, Лямкин тащил сюда два пол-литра коньяка.

–Нет, ты пробовал?– еще больше бледнея, настаивал старший лейтенант

–Нет, не пробовал,– ответил тот.

–Объявляю трое суток домашнего ареста!– резко отчеканил Павленко.

–Да ведь, они мне нос расквасили!

–Мало!– ответил тот.– И меня взбаламутил! Я тебе поверил, как человеку, а ты суп выливать скоро будешь бегать. В общем, трое суток, чтоб я тебя в глаза не видал!!– и быстро вышел из столовой. Старшина, зло передернув усами, вперил в ребят испепеляющий взгляд, повернулся, сильно хлопнул дверью, чтоб исчезнуть с глаз на трое суток. С тех пор ребята не стали пить в столовой, зная злопамятный характер старшины. После отъезда стариков его как подменили. Он, вероятно, был всегда таким, но вынужден был прятать свою натуру до поры до времени. Но наладить дисциплину, как ему хотелось, так и не удалось.

Началось перевооружение армии. Новое оружие разгружали, а старое грузили. Работали сутками и все пошло, как было раньше.

Возвратились и некоторые жители, у которых уцелели дома, прибыли и совсем новые, по вербовке.

Приехали две семьи, которые жили раньше возле казармы, семья Котовых и семья Беловых. У Беловых домик уцелел, а Котовым пришлось строить снова из разного плавника дом. Приехали и списанные на берегс плавбазы «Коряк» две вольного поведения девицы, за  то, что они на спор прошли совершенно голыми каждая в одних туфлях  на виду у всех по коридору. Они тоже поселились рядом в уцелевшей развалюшке, внеся в ряды некогда дружного коллектива некоторую сумятицу, пока не выделились лидеры по этой части. Вообще-то Фруза и Лида могли принять и тех, кто свободен от вахты, что и делалось в отсутствие лидеров.

Солдаты, видя усилия Котова Николая на постройке дома, решили ему помочь, где и произошло знакомство с девушками. После этой работы, Борис Чернышев зачастил к Вале Беловой в гости. Эта беленькая лицом и белокурая девушка позволила по своему легкомыслию накрепко  в нее влюбиться Борису. Но он ей не нравился. Ей нравился Женя Новиков, красивый с курчавыми волосами парень, умевший прекрасно что-либо рассказывать и заразительно смеяться, показывая при этом золотые коронки зубов. Политически подкованный человек, знавший всех миллионеров Америки, и кто каким располагал капиталом. Его так и звали – «Дипломат». Он приходил просто позубоскалить и подразнить Валю, с удовольствием наблюдая, как она при нем то бледнея, то краснея не находит себе места.

Валя, как бы в отместку, дразнила Чернышева. Это продолжалось до тех пор, пока Валя неожиданно не вышла замуж за какого-то рыбака. Только вечером шутила и смеялась с ребятами, а утром узнали, что она вышла замуж.

Чернышев тут же побежал узнавать, правда ли это. Оттуда он вернулся бледный и растерянный. Весь день он болтался как неприкаянный по казарме, а в ночь заступил на пост, охранять баржи, вытащенные на пустынный сейчас берег бывшего города. Они ушли вместе с молодым солдатом Яшиным.

Отдежурив свой положенный срок, в восемь часов утра стали поглядывать на дорогу, которая проходила рядом. Кинув на нее в очередной взгляд, Чернышев изменился в лице: по дороге шли под ручку, весело разговаривая, его Валя и, видимо, тот парень-рыбак. Чего уж хотел сказать Чернышев, можно только предполагать.

–Валя!!– закричал он громко и стукнул прикладом автомата о палубу рубки, в которой они находились. Не поставленный на предохранитель затвор сработал, раздался выстрел. Пуля попала в подбородок и вышла в затылок Чернышева.

Заговорившись с тем парнем, Валя не слышала окрика Бориса, а может, не захотела слышать. Услышав выстрел, оба от неожиданности вздрогнули и посмотрели в сторону барж.

–Боря!!!– раздался душераздирающий вопль.

Из рубки выскочил молоденький солдат первого года службы, и с трехметровой высоты сиганул на землю. Он, то ли подвернул ногу, а может, зашиб о покат, на котором стояла самоходка. Минуты две он крутился волчком от боли, потом вскочил и сильно хромая, побежал в сторону, откуда шли Валя с парнем. Валя сразу догадалась, куда побежал солдат.

–Что случилось?– спросила она его.

–Борька Чернышев застрелился!– ответил он на бегу.

Он, конечно, не знал ни Валю, ни любви Чернышева к этой девушке.

–Ой!– ойкнула Валя, схватившись ладошками за побелевшие, как мел, щеки. Потом, схватив парня за рукав, трясясь в ознобе, стала его тормошить, что есть силы.

–Коля! Коля! Пойди, посмотри, может, он жив, ему помощь нужна!

–Видя ее неестественное состояние, парень спросил:

–Он, что, знакомый, что ли?

–Да-да-да!– Ответила она, трясясь всем телом.

Парень послушно залез по приставленной к борту лесенке наверх, заглянул в рубку и отпрянул:

–У него мозги на потолке!!– крикнул он испуганно, и торопливо стал спускаться по лестнице вниз.

Валя не стала дожидаться, когда спустится Коля, закрыв ладошками лицо, плача навзрыд, вслед за солдатом побежала домой. «Из-за меня! Из-за меня!»– билась в голове мысль.

–Куда ты, Валя?!– закричал ей вдогонку парень, и, чуя, что тут не совсем все ладное, кинулся ее догонять. Когда догнал и хотел остановить, Валя истерично закричала:

–Уйди, Коля! Уйди! Он из-за меня застрелился!!

–Вот дурак!– сказал осуждающе парень.– Мало что ли, девчонок, другую бы нашел.

Валя остановилась, повернулась к парню лицом, что есть силы, закричала:

–Вот пойди и ищи! Не подходи ко мне больше!!– повернулась и, вытирая то и дело глаза руками, быстро пошла по дороге.

Парень, постояв немного, глядя ей вслед, медленно побрел напрямик в порт.

Командир отряда старший лейтенант Павленко долго ломал голову, как сообщить родителям о смерти их сына. Его выручил лейтенант Васильев, переживший наводнение. Он посоветовал написать, что погиб при исполнении служебных обязанностей. Мотивировал это тем, что, несмотря на то, сколько погибло солдат в разных частях, всем писали, что погибли при исполнении, а что погиб при наводнении писать было запрещено во всех этих частях. В газетах было сообщение, что во время наводнения погибло всего четыре человека гражданского населения.

И пошла еще одна похоронка к отцу с матерью, возвещавшая, что их сын погиб на посту.

Валя на похоронах не была. Но дня через два увидели на могиле прекрасный букет цветов, положенный к подножью самодельного памятника. При встрече с Валей, солдаты уже не улыбались, как прежде, а смотрели строго и укоризненно.

Как переживала Валя, это известно ей самой. Только через месяц он снова помирилась со своим Николаем. Она вышла за него замуж, и они уехали с ним на китобазу, которая находилась в двадцати пяти километрах от Северо-Курильска.                                                                                                                                                                      

                                                      ***

Внимание Андрея Булатова привлекла Шура Котова, небольшая ростом, полненькая блондиночка с независимым характером. Он часто стал навещать их дом, ходили несколько раз на склон сопки Дунькин пуп, откуда далеко просматривалась водная гладь пролива со стороны Тихого океана. Любили смотреть, как в тихую погоду далеко на горизонте на солнечной дорожке появлялась точка, катер или рыболовный траулер, постепенно увеличиваясь в размерах, становилась игрушечным пароходиком, от которого оставался такой же игрушечный водяной след. Андрею очень нравилась белокурая Шура. Ему еще оставалось служить полгода, и он мечтал об этом. Говорил Шуре:

–Вот выйду на гражданку, и мы с тобой поженимся!

Но в один прекрасный день все Андреевы мечты развеялись как дым. Надо же было такому случиться!

Он как-то раз пошел к ней вместе со  своим другом Сазоновым Виктором, в которого она сразу же и безоговорочно влюбилась. Высокий, плечистый, круглолицый солдат явно пришелся ей по душе.

Сколько не бился Андрей, чтоб снова завоевать ее расположения, но с этого ничего не вышло. В сердцах он крепко подрался с Сазоновым, и больше не пытался предпринимать попыток к сближению.

Шуре повезло на кавалеров. Ее еще любил низкорослый солдат Кашин. Любил молча и на расстоянии, боясь к ней подойти.

Сазонов Шуру не любил. Ему нравилось, как она, забыв про свою гордость, старалась ему во всем угодить. И если он ее обнимал и целовал, то она была на седьмом небе от счастья.

Как-то ночью Андрей шел мимо дома, где жила Шура. С коридорчика услышал негромкий Шурин голос:

–Мне для тебя, Витенька, ничего не жалко!

Может, Шура, увидев его, так сказала, или это было неожиданное признание Сазонову, сказать сложно. Андрей еле сдержался, чтоб не ворваться в коридор и разнести там в пух и прах и Сазонова, и Шуру, и, вообще, этот злосчастный коридор.

Продружив с Сазоновым до осени, Шура уехала на Сахалин учиться на продавца, предварительно договорившись с ним о том, как только он демобилизуется, так сразу приедет к ней.

Виктор, конечно, об этом не думал: он сразу рассказывал в казарме о своих похождениях.

«Дура, – с горечью думал Андрей, – ведь, явно смеется над ней, а она ослепла от своей любви и ничего не видит. Если бы ко мне так, думал он, я бы, не знай что, для нее сделал!»

Наконец, подошла и демобилизация, конец октября. На рейде стоял громадный пассажирский пароход «Уэлен».

И так же было теплое прощание с оставшимися дослуживать свой срок солдатами.

В десять часов «Уэлен» дал прощальный гудок, и так же полетели ракеты, как когда-то провожая стариков.

Прощайте, Курилы! Таяла понемногу сопка Дунькин пуп, а навстречу надвигался громадный конус вулкана Алаид.Ребята долго смотрели в сторону Курильской гряды, пока не пропал последний клочок суши. Впереди осталось только безбрежное море, да слышалась ритмичная работа гребного винта.

В порт Корсаков «Уэлен» прибыл вечером, чтоб забрать оттуда отслуживших свой срок солдат.

Пришли провожать и встречать много девчат. Среди них была и Шура.

Солдаты, которые стояли у борта, радостно закричали:

–Шура пришла! Шура здесь!

Андрей, увидев Шуру, отошел от борта. Ему тяжело было смотреть в последний раз на это дорогое ему лицо. Сердце щемила неодолимая тоска. «Прощай, Шура, прощай навсегда!» Он повернулся и быстро спустился в пустой сейчас кубрик, лег вниз лицом на постель и беззвучно заплакал.

–Сазонова позовите! – кричала в это время с берега Шура.

Спрятавшегося было Сазонова, ребята вытолкали вперед. Ему ничего не оставалось, как только бессмысленно улыбаться.

–Ну что же ты?– кричала Шура с берега.– Слазь!

–Нет, я поеду домой!– кричал ей Сазонов с насмешливо-ехидной улыбкой.

Радостную улыбку Шуры как будто кто-то ладошкой стер с лица. С побледневшим лицом и полными слез глазами она долго смотрела в лицо Сазонова, потом резко повернулась, гордо вскинула голову и независимо, не теряя достоинства, пошла от парохода прочь.

–Шура!– подожди!– закричал откуда-то вынырнувший Кашин. – Девочки, держите чемодан,– закричал он стоявшим внизу девчатам. Девчата чемодан не удержали, он упал на землю, раскрылся, и из него вывалилось его содержимое. Спрыгнув с борта на пирс, он торопливо запихал, как попало содержимое чемодана, который никак не хотел закрываться. Тогда схватил его под мышку и побежал к поджидающей его Шуре.

Через двадцать минут пароход отдал швартовы, и два буксира потянули его к выходу из гавани. А на пирсе, освещенные огнями фонарей, девчонки махали платками и просто руками, многие из которых прощались со своими надеждами и первой своей любовью, как только что простился с ней Андрей Булатов.

Утром «Уэлен» ошвартовался у причала Владивостока.

Дня через два на Капустном поле (так называлась территория, на котором находился военный городок) военный оркестр сыграл им прощальный марш, последний в их армейской службе. И они прошли тоже своим последним строем с чемоданами в руках на железнодорожную станцию «Владивосток».

Вот уже мелькают пригородные дачи, пляжи. Лишь только еще некоторое время виднелся залив Золотой рог с идущими по нему по своим делам судами, как бы посылая свой последний привет.

Прощай Золотой рог! Прощай море!

1984 -1989 гг.

А. Бухаленков.